Он будет слушать ее стон ужаса, и вот когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…
Давить, давить… Давить до тех пор, пока в ее голубых глазах не появится пелена.
И тогда…
Тогда произойдет это…
То, ради секунды чего он готов вечность сидеть под этим деревом и ждать, когда маленькое существо уйдет, оставив ее одну. Если бы он не ушел, его пришлось бы убить.
Берта стояла, прижав руки к лицу и улыбаясь. Ей нравился этот мальчишка. Питер, который знал все.
Уже не в силах держать свою бурлящую жажду, он вышел из-за дерева.
Он шагнул к девочке, криво улыбаясь уголками мокрого рта.
Резко развернувшись, Берта открыла глаза и окаменела, слившись монолитом с пальметто.
Сломавшийся ноготь вонзился в мякоть на пальце, но она не чувствовала боли. По коре пальметто скользнула капля крови, и он увидел это. Шипя языком в собственной слюне, он сделал к ней еще шаг.
– Дженни! – не крикнула, а сказала Берта.
– Питер!.. – ее крик утонул в глубине легких.
– Питер… – прошептала девочка, двигая еще не остывшими от поцелуев губами. Ее шепот растворился в ней самой.
Ночь безжалостна.
Как красива ночь.
Питер вышел из джунглей. Ничего не изменилось с тех пор, как они с Бертой улизнули с берега. Даже Филиппинец и тот лежит, как лежал – скрестив ноги и слушая болтовню Гламура с Катей. «Я сделаю вас звездой номер один на «Пегас-фильм»!» – говорил он ей, а она смеялась звонко и весело.
Питера окутала пелена вечернего, пахнущего цветами тумана. Он даже не ощущал знакомого вкуса бриза. Но не удивлялся этому Питер, потому что, когда его целовала Берта, она пропитала его запахом джунглей. Там есть какие-то цветы, которые закрываются на ночь, как ракушки, а утром распускаются, и тогда на кромке джунглей появляется этот пряный аромат…
Теперь все в его жизни будет по-другому, думал Питер.
Так думают все, кто познал любовь первую, но не дошел до глубины истинной и последней.
Откуда-то из глубины джунглей, прокричав, выпорхнула птица. А за ней – белокрылый попугай. Эка невидаль за пять дней…
Но Питер почувствовал, как по его теплой после объятий Берты спине волной пробежала омерзительно холодная волна страха…
Грязное, слюнявое, отвратительно пахнущее существо повалило девочку на землю.
От его дыхания ее стошнило, но он не давал Берте повернуться на бок. Он разорвал на ней майку и, скуля, стал ронять ей на грудь капли слюны…
Она задыхалась, пытаясь повернуться, она выбивалась из сил, но он держал ее, бешеными, почти желтыми гепатитными глазами пожирая ее грудь…
Девочка поняла, что захлебывается от рвоты, но в неполных пятнадцать трудно понять, что захлебываешься, значит – умираешь. Она дергалась, стараясь освободить свои тридцать шесть килограммов веса из-под давящей ее кучи падали, но не продвигалась ни на дюйм.
Питер уже бежал к Дженни, стоявшей ближе всех, когда тварь снова навалилась на почти потерявшую сознание Берту…
Ночь смешлива, как патологоанатом.
Берта помнила, как над головой ее, где-то высоко-высоко, там, где сходятся кроны деревьев, протянулась тонкая, блестящая нить. Застыла перед глазами ее – и захохотал попугай…
Он перевернул ее на живот и рукой, давя, словно разрезая торт, провел ногтем по худой загорелой спине…
Водить пальцем по бархатному телу было настолько приятно, что он закатил глаза и в истоме заурчал. Девичья плоть, подаваясь под ногтем и мгновенно краснея от прилива крови, возбуждала его и призывала к последнему действу.
Губы Берты шевелились, не издавая ни звука. Широко раскрытыми, обезумевшими глазами она смотрела прямо перед собой.
Сделав несколько неловких движений на коленках, он подполз к голове девочки…
Она замерла. Земля была совсем рядом, в нескольких сантиметрах…
И на замле лежала большая, с чьим-то профилем, монета…
Берта положила на нее ладонь и сжала пальцы. Вместе с землей, монетой и клочками травы…
* * *
Разметывая заросли, Левша врубался в лес. Когда на пути появлялись стебли-«подростки», он одним взмахом срезал их ножом.
Немыслимо. Чем дальше он углублялся в лес, тем скупее было солнце. С каждым шагом Левша погружался в поздний вечер.
Еще десять метров, и его вдруг окутал мрак.
Остановившись и подавив дыхание, он прислушался. В тридцати шагах от него, справа, слышались хорошо знакомые ему звуки. Так урчал, собираясь на него напасть, зверь.
Левша что-то прокричал и бросился туда, где по-прежнему жил его страх.
Берта пришла в себя, ее тошнило, и она попробовала сжать пальцы в кулак.
Получилось…
Что теперь будет? Она слышала над собой влажное дыхание. Что с ней теперь будет? Она просто боялась умереть. Не имея понятия, что такое смерть, Берта боялась умереть.
И вдруг она услышала шаги. Девочке сначала показалось, что это кто-то прошел по улице, рядом с ее головой, но потом она поняла, что ошиблась. Какая здесь может быть улица? Кто-то быстро шел через лес. Совсем рядом, шагах, быть может, в пятидесяти…
Сжав кулак сильнее, она развернулась и изо всех сил ударила себе за спину, туда, где слышалось отвратительное сопение…
Озлобленный рык был ей ответом, и она почувствовала острую боль в спине. И услышала голос, показавшийся ей сейчас ближе, чем голос Дженни, окажись та рядом…
– Берта!
Левша! Берте захотелось заплакать от счастья… И она тут же почувствовала грязную, дурно пахнущую ладонь на своем рту. Превозмогая отвращение, она вцепилась в мизинец этой руки своими зубками.
Она знала, что Левша за ней придет! Он не побоится ничего!
Сейчас перед ней встала страшная по своей сути проблема. Если закричать, то это может взбесить тварь, и тогда пощады не будет. Но будет ли шанс выжить, если она промолчит?.. А еще… А еще, не предупреди она Левшу, тварь бросится на него и убьет человека, который пришел ее спасти.
– Левша!.. – до рези в горле закричала Берта. – Он здесь!..
Тварь вскочила на ноги, и в то же мгновение Берте показалось, как воздух над нею засвистел. Словно кто-то широко и резко махнул тонким, длинным предметом…
А потом она слышала, как с животным рычанием в непроглядной темноте схватились двое. Она слышала удары и вздрагивала при каждом из них, прижимаясь плечом к шершавой коре пальмы. Дерущиеся не произносили ни слова, но девочка легко распознавала свой рык и чужой. Тела сплетались в борьбе, сыпались удары, враги расходились в стороны и снова сходились. Казалось, этому не будет конца. Девочка не выдержала и заплакала вслух, навзрыд. Истерика, копившаяся в ней все эти минуты и закрытая до поры на замок, вырвалась наружу. Она не могла больше терпеть. Ей хотелось кричать и визжать, разрывая воздух детским фальцетом. И она делала это.
