В длинной кольцевой галерее, прогрызающей скалы вокруг всего массива острова Невозвращения, шел жрец луны, и широкий подол колыхался в такт мерному шагу. Когда на утреннем берегу Карума замер, а после смирившись, перебил хребет мысли, жрец кивнул, улыбаясь. Не останавливаясь, сунул руку к горлу и груди присевшей перед ним черной рабыне, и пошел дальше, рассеянно поглядывая на ряды глухих дверей по сторонам. Круглые, толстые, похожие на пробки, затыкающие норы гигантских червей, они плотно закупоривали входы, не пропуская ни звука. Только шестиугольные отверстия на уровне глаз в каждой двери полнились клубящимся серым дымом.
Нуба стоял в середине большой пещеры. Свет, льющийся сверху, осыпал черную кожу перламутровой пудрой. Пленник по-прежнему смотрел перед собой и дальняя стена, неровная, в выступах и изломах, ярко блестела, выжимая слезу из открытого глаза. Он видел этот блеск, видел купы темной зелени и тропинки между широкими листьями. Слышал медленное вязкое жужжание — изредка через линию взгляда пролетали тяжелые от взятка пчелы, как пущенные во сне камушки. Сбоку мелькнула черная фигура, приблизилась, встала напротив. Протягивая руки, украшенные множеством браслетов, девушка с серьезным и одновременно полным скрытого веселья лицом, обтерла его скулы и лоб, становясь на цыпочки. Она была высокой, но дотянуться да макушки не сумела и, оглядываясь, исчезла. Потом вдруг выпрыгнула снизу, и глаза оказались совсем близко, около его глаз. Покачиваясь и балансируя, закусила губу и нахмурила изогнутые, подкрашенные красной краской брови на черном лице. Поднесла к его лбу широкое лезвие, сверкнувшее плавной линией заточенного края.
Нуба не шевелился, пока девушка точными движениями снимала с его головы густую щетину отросших волос. А позади кто-то бормотал, иногда вскрикивая, летали мимо пчелы, и пыльца света сеялась и сеялась, ложась на яркое лезвие, узкое черное лицо и внимательные глаза.
Закончив работу, девушка бережно обтерла ему голову и спрыгнула с камня, на котором стояла. Чуть отойдя, присела на колено, откидывая голову, так что черная шея потянулась из груды цветных ожерелий. Подошедший жрец — крупный мужчина в длинной канге, обернутой вокруг широкого тела, остановился на миг, касаясь пальцами ее горла и обнаженной правой груди. Она встала, когда жрец отвернулся. И, прижимая к себе край подноса с разложенными на нем нехитрыми инструментами — лезвием, губкой и плошкой с водой, исчезла сбоку, уйдя из поля зрения Нубы. Ему осталась белая плешь, окруженная прядями жидких волос — жрец оглядывал его тело. Потом, подняв голову, посмотрел снизу в лицо пленника. Он не стал громоздиться на камень.
— Вдохни запахи, черный. После саванны, полной недоеденных звериных трупов, после веревок и ремней у дерева, где держал тебя жадный старик, да, я думаю, там пахло не слишком хорошо. Чувствуешь, какой мед разлит в этом воздухе?
Жрец потянул носом, раздувая ноздри, и закатил маленькие глаза, показывая, как наслаждается. Но они оставались холодными и пустыми, когда снова поползли по лицу пленника.
— Скоро твое тело вернется к тебе, и ты войдешь в новый прекрасный и светлый мир. Мир полный меда. Взяток со всего, что родит земля, — вот что мы собираем тут. И лишь избранные могут вкусить взяток, собранный нами, как трудолюбивыми пчелами…
Он смолк, не закончив напыщенной фразы. Отступил на шаг, продолжая внимательно следить за лицом пленника. А тот моргнул, слеза, что стояла в уголке глаза, поползла по щеке к носу.
— Сейчас я уйду. Но мы ни на миг не оставим тебя без нашей заботы. Отдохни, избранный. Мы увидим, когда ты обернешь к нам свой взгляд, свой разум и свое сердце. И тогда будет праздник, Ночь Черного Песка для всех, кто живет под заботливым светом Белой луны. Для всех ее детей. Они будут славить тебя, как могучего и быстрого, того, кто может стать рядом с отцами луны.
Жрец говорил и отступал, иногда оглядываясь на тропу. Широкие листья гладили белый подол. И Нуба, поведя глазами, что медленно и трудно, но все же послушались, сумел подумать — не та белизна. Белые тоги маримму светились, как снег на вершине матери-горы. Или то память его высветлила прошлое? Но она возвращается, как возвращается сила в его руки и ноги.
Он шевельнул плечом. Повел рукой, поднимая ее, с острым наслаждением чувствуя, как бьется кровь, проходя в венах.
В ответ на движение жрец, зудя обещания, оказался вдруг у самой далекой стены и, держась ладонью за выступ, спросил голосом близким, будто стоит до сих пор совсем рядом:
— Понравилась ли тебе Онторо-Акса? Если захочешь, она будет не только брить твою голову и омывать тело. Эта женщина сама мед, предназначенный для вкушания.
Нуба сделал шаг. И проход в стене, в котором мгновенно исчез жрец, захлопнулся.
Большие белые цветы поникали от собственной тяжести, раскидывая уголки сросшихся лепестков с растянутой белой плотью. Пахли особенно. Нуба медленно шел, отводя рукой темные листья, прохладные и тяжелые, задирал голову к столбам света, идущим к мягкой пахучей земле от далеких отверстий в своде пещеры. Тропа под ступнями податливо подавалась, лаская кожу упругостью крошечной травки, растущей сплошным ковром. Так же, вспомнил он, ступали его ноги, когда тащил на себе бурдюк озерной травы на склон горы, где росло его дерево. Маленькое и тощее, с тонкими ветками, но только его.
Выйдя на поляну, осененной широкой листвой, Нуба сел, поглаживая рукой упругую травку. И вздохнул, только сейчас понимая, как он устал. Под цветочным кустом ждала его накрытая плошка. Поставив ее на колени и радуясь сытному запаху, он зачерпнул рукой вкусного крошева из овощей и теплых кусочков мяса. Ел, с наслаждением разжевывая и глотая, и насытившись, сунул пустую миску под куст. Лег навзничь, вытягиваясь. И засыпая, увидел слова жреца о девушке, что бережными движениями омывала его обнаженное тело, они превратились в ее руки и глаза. Сон взял его, накрывая, как он взял ее, скользя руками по круглым плечам, захватывая ладонями черные груди с острыми сосками.
Под котловиной, окруженной кольцом черных скал, той котловиной, внутренность которой была тайной не только для тех, кто видел остров с берега, но и для вечного перевозчика, обитающего на черном песке, глубоко внизу, в скальном массиве, в тесной пещерке сидели шесть мужчин, скрестив ноги, укрытые засаленными белыми кангами. Соединившись ладонями, смотрели перед собой. И в точке пересечения шести неподвижных взглядов, вздрагивая и толкаясь, клубился серый туман, показывая картинку: измученный черный великан с обритой головой, лежит, свернувшись клубком в тесной камере с грубо вырубленными в скале стенами. С низкого потолка падают медленные капли затхлой воды, скатываются с грязного тела, оставляя на коже блестящие полоски. А по каменному полу ходят, подступаясь и шевеля чуткими усами, жирные многоножки, обтекая захватанную миску с комками тухлой еды.
