— Нуба мой, мой любимый, потеря моя, и моя радость.
Под ее несвязное бормотание, упреки и жалобы, он медленно свел руки и, ожидая смерти от счастья, сомкнул их за вздрагивающей спиной, зарывая лицо в рассыпанные по плечам русые волосы, от которых пахло полынью и сухой глиной. Она подалась к нему, изгибаясь под руками, так что, стоя на коленях, ощутил ее всю, как тугую и одновременно мягкую волну, прокатывающуюся по его напряженному телу. Уносясь вслед за воздушной головой, что вдруг сделалась, как легкие стенки царского шатра, успел подумать, что — никогда так. Не знал ее такую. Женщина…
Откидываясь, показывая горло, тянула его на себя, открывая и снова закрывая глаза, глядя на него и одновременно сквозь его лицо внутрь себя. И увиденное изламывало темные брови в сладком страдании.
— Иди, — темный голос змеился из ее рта, заползал в уши, протекая по венам, добирался до самого корня, заставляя его болеть от напряжения, — и-ди…
И он, как когда-то на вечернем остывающем песке пустынного берега, налег, опираясь на локти, прижимая ее мягчающее тело своими железными бедрами. Вынимая руки из-под узкой спины, чтоб положить их на грудь, видную через тонкую рубашку, вдруг увидел мужчину, стоявшего у резной деревянной колонны. Приподнялся. Незнакомое лицо было сведено страданием — смуглое лицо белого человека. Высокие скулы, маленький подбородок, темные глаза под насупленными прямыми бровями.
— Хаи…
Она оглянулась и, снова обхватив его руками, прижала к себе. Проговорила хрипло и быстро, как о пустой помехе:
— Пусть глядит, если хочет.
— Хаидэ, — Нуба сел, осторожно отводя ее руки, — так не надо, Хаидэ, могут войти. Твои рабыни.
Она внезапно вскочила, выворачиваясь, как вылетевшая из-под ног перепелка, расхохоталась, резкими движениями оглаживая рубашку, поднимая руками груди, и повернулась, показывая себя обоим мужчинам.
— Рабыни? Что мне рабыни? Пусть весь мой народ видит свою госпожу. Я велю распахнуть шатер. Кто скажет хоть слово против матери двух племен, великой Хаидэ, правящей вратами мира? Кому так не нужна его голова? И головы всех его родных до третьего колена? Эй, благоразумный!
Оставляя в покое рубашку, вскинула руку, приказывая стоящему у колонны:
— Где слуги? Снимите занавеси, пусть наш союз видят все!
— Нет, — услышал Нуба собственный голос.
Глаза белого мужчины изумленно раскрылись, брови поползли вверх. Метнулся острый взгляд от черного лица к лицу молодой женщины, ожидающей исполнения приказа.
— Нет? — эхом проговорила она, — нет?
Схватила черную руку своей, маленькой, жесткой и горячей. Быстро ступая босыми ногами, потянула к задней стенке шатра. Сгибаясь тенями, рабыни, ожидающие снаружи, распахнули белые полотна. Княгиня потащила Нубу вверх по пологому склону, укрытому подсыхающей летней травой.
— Хаидэ, подожди.
Но она не слушала, только сильнее сжимала руку, будто хотела укусить его ладонь скрюченными пальцами. Добежав к вершине, протянула перед собой другую руку.
— Смотри! — крикнула хрипло, и ее голос показался ему похожим на карканье улетевших ворон, — смотри, раб, на то, что принадлежит мне!
Огромная лощина, переходящая в плоскую степь, была забита конниками. Темное неподвижное море, утыканное длинными копьями с яркой искрой солнца на каждом острие. Фырканье коней, звяканье сбруи и черных доспехов. Шлемы, надвинутые на лбы. Море людей, лошадей и оружия, влитое в ладони приземистых холмов, — уходило вдаль, насколько хватало глаз. И все они стояли молча, ниже маленькой женщины, колени которой ветер облеплял тонким подолом.
— Видишь?
Она взмахнула рукой. В ответ армия взорвалась приветственным ревом, что, как мощный прибой, катнулся к их ногам и, отпрыгнув, понесся вдаль по бронзовым головам и мерно бряцающим об щиты мечам. Открывались черные дыры орущих глоток, сверкало солнце на выставленных щитах. Крик затихал и наваливался снова, грозными волнами прокатываясь по рядам конников.
— Я сделала это! Пока ты бродил неизвестно где. Пока Исма и Ахатта распевали бараньи песни любви, пока Теренций считал деньги в мошне. Я шла вперед, не останавливаясь. Вот я, вот мое войско. И это только начало, любимый. Теперь со мной ты. Весь мир примет мой свет и добро. И ни капля зла не укроется от моего глаза. Наших с тобой глаз.
Ветер схватил ее волосы и поднял, растягивая в сильных невидимых пальцах, залепил прядями глаза. Княгиня засмеялась, ловя пряди и убирая их за спину. Махнула рукой, и войско послушно смолкло, закрылись черные рты, погасло солнце на лезвиях коротких мечей.
— Пойдем, — сбегая с холма, она снова тащила его за руку. Как раньше. Когда они, привязав Брата, спускались к синей воде маленькой бухты. И так же смеялась, поворачивая к нему светлое, покрытое легким загаром лицо.
— А если ты хочешь, чтоб не было никого, я отошлю всех. Наша ночь, Нуба. Я так ждала тебя. Завтра совершим обряд, любимый, и ты станешь моим царственным супругом. Будем вместе всегда. Всегда во главе моего народа. Поведем его, как учитель Беслаи вел наших отцов…
Нуба шел молча, слушая ее немного бессвязную речь. Прошел мимо склонившихся в поклоне рабынь и споткнулся, когда одна из них — высокая, тонкая, уронила поднос, желтые яблоки запрыгали по мягким коврам. Ахнув, рабыня упала ничком, распластывая руки.
— Плетей, — не останавливаясь, бросила Хаидэ.
И Нуба, не давая себе времени на раздумья, резко выдернул свою руку из цепких пальцев.
Застыл у стены, с тоской глядя, как удаляется родное лицо в ореоле растрепавшихся волос, плывет, меняясь и утекая, разгоряченное недавними объятиями и быстрой ходьбой. На месте любви — удивление. На его месте — гнев. И он сменяется яростью. И после — смиренной печалью, как на погребении того, с кем никогда больше не суждено быть.
— Нуба, — шепотом сказала молодая женщина с прекрасным лицом, исчезающим среди белых складок полотна, колыхаемых ветром.
И он заплакал, валясь, пряча лицо в коленях, обхватывая их руками и горбя спину.
— Нуба? Ты чего? Сон, да?
Он лежал на боку и слезы все еще срывались со щеки, проводя щекотную дорожку. Не поворачиваясь на голос, незаметно прижал щеку к шкуре, пахнущей чабрецом и дымом. Быстро глянул вокруг из-под полуопущенных век — в щели и мелкие дырки старой палатки лезли солнечные лучи.
— А-а, щека мокрая. Ты плакал!
Княжна сидела на корточках рядом и, свесив голову, пыталась заглянуть ему в лицо. Трогала пальцем мокрую скулу.
— Не брыкайся. Зато я теперь знаю — ты не совсем колдун. Ты немножко человек, да?
