Не меняя выражения лица и не делая движений плечом, он с ловкостью фокусника вынул из подсумка гранату, перекинул ее в другую руку и, сунув кулак под нос опешившему венгру, молниеносно вынул чеку.
– Нажмешь на курок, и твои мозги будут собирать с мостовой детским совочком, – на всякий случай объяснил он произошедшую перемену растерянному оппоненту.
– Не стрелять! – по-венгерски взвизгнул тот, с ужасом таращась на багровый русский кулак с зажатой гранатой.
– Правильно понимаешь, – удовлетворенно констатировал Ховрин и, не поворачивая головы, приказал своим похолодевшим от ужаса «мальчишкам»: – Сырцов! Голота! Бегом – марш отсюда!
– Товарищ капитан… – пролепетал Андрей.
– Это приказ! – перебил ротный. – Бегом, я сказал!
Не выпуская из рук банку с тушенкой, Сырцов попятился, ухватив за рукав Голоту. Тот послушно отлепился от тротуара и, с трудом перебирая одеревеневшими ногами, потащился за другом. Венгры расступились, пропуская горе-патрульных.
– Я повешу тебя на фонарный столбе! Оккупант! – сквозь зубы процедил венгр, глядя в глаза Ховрину.
– Возможно, – спокойно ответил тот. – Но еще вернее это произошло бы с тобой, если б не моя оккупация.
– Я на своя земля, – продолжал венгр. – А ты захватитель.
– Эта земля полита моей кровью, – устало возразил ротный. – Моей и моих товарищей.
– Я не просил тебя поливать кровь. Моя земля не нужна твоя кровь.
– Значит, ей нужна твоя, – холодно резюмировал Ховрин. – Третьего не дано.
– Я готов поливать своя кровь, – прохрипел венгр.
Ховрин вздохнул.
– Ну что ж… И мне не привыкать…
И капитан разжал пальцы.
Взрывом выбило стекла в ближайших домах. Раскатистое эхо, словно вода из водонапорной башни, хлынуло в переулки и пустые дворы, заставив содрогнуться немые деревца с почти облетевшей листвой и спугнув сонных голубей с тихих, мирных крыш.
Сырцов и Голота остановились как вкопанные посреди пустынной улицы, настигнутые этим жутким раскатом.
– Ротный… – прошептал Андрей, и глаза его наполнились слезами.
– Он погиб, спасая нас! – прохрипел Гришка, едва переводя дух. – А мы драпаем, как зайцы! Сейчас припремся на площадь… Без командира, без оружия… Зато с тушенкой! – и он со злостью отшвырнул банку, которую все еще держал в руках.
– Оружие! – спохватился Голота. – Там остались наши автоматы!
Гришка уставился на друга:
– Ты что, предлагаешь вернуться?..
Андрей закивал:
– Конечно! Заберем «калаши»… Не так позорно будет в расположении появиться. – И он повернул обратно.
– Подожди! – взвизгнул Гришка. – Я не запомнил дороги!
– Здесь рядом! – через плечо бросил Голота. – Соседняя улица, кажется.
Он нырнул в арку и, оказавшись в незнакомом переулке, снова остановился.
– Может, не надо? – маялся у него за спиной Сырцов. – Там все в крови… А я не переношу вида крови.
– Не тот переулок, – озабоченно пробормотал Голота, не обращая внимания на Гришкины жалобы. – Назад!
Он опять миновал арку, выскочил на улицу, добежал до крохотного перекрестка и, удостоверившись, что Сырцов трусит следом, повернул за угол.
Первое, что он увидел, был советский танк.
«Тридцатьчетверка» стояла в самом конце улицы, перегородив проезжую часть и повернув башенное орудие в сторону обезумевшего от радости Голоты.
– Наши! – он сорвал с головы пилотку и спрыгнул с тротуара. – Ребята!
Ему было хорошо видно, как в танке откинулся люк и молодой парнишка в шлеме, высунувшись из машины, что-то закричал ему, отчаянно жестикулируя. Голота не сразу сообразил, почему не слышно крика. Улица – узкая. А до танка – метров сто, не больше… Много позже Андрей пытался понять, почему не слышал многоголосого шума за своей спиной. То ли он был оглушен страхом, то ли шок от пережитого за последние несколько часов просто-напросто заложил ему уши, но он так и не услышал ничего – ни свирепого гула приближающейся разъяренной толпы, ни крика танкиста, пытавшегося предупредить его об опасности. Когда он наконец догадался обернуться – было поздно. Искаженные яростью лица людей, вооруженных охотничьими ружьями, лопатами, палками и пивными бутылками, оказались гораздо ближе, чем спасительная «тридцатьчетверка».
Андрей в ужасе попятился и машинально вскинул руки. Еще секунда, и он, конечно, был бы сметен кровожадной толпой, разорван на части, затоптан десятками ног. Казалось, ему не хватало всего лишь мгновения, чтобы спастись, того самого мгновения, на которое всегда опаздывала его жизнь, и – того самого, которое она же и дарила ему в последний миг.
Из переулка, прямо под ноги толпе, выскочил Гришка Сырцов. Он пытался поспеть за своим товарищем, а в итоге спас ему жизнь. Сырцов оказался тем самым препятствием на пути разъяренной толпы, споткнувшись о которое она потеряла только что выигранные у Голоты секунды.
Как на замедленной кинопленке Андрей увидел десятки рук, потянувшихся к Сырцову, его искаженное ужасом смуглое лицо, тонкие губы, скривившиеся в немом отчаянии. Гришка упал не сразу. Он сделал попытку вырваться из почти сомкнувшихся над ним щупалец монстра, дернулся вперед всем телом и вскинул руки к небу, норовя покрепче ухватиться за протянутый ему во спасение тонкий луч ледяного солнца. Толпа поглотила Сырцова и остановилась на миг, пережевывая и переваривая его в своем урчащем, бушующем желчью чреве. Холка кровожадного монстра ощетинилась шерстью взметнувшихся в воздух лопат. Они опустились разом с глухим и сырым треском, превращая в кровавое месиво тело мальчишки, успевшего в жизни только одно – стать солдатом…
Жуткая расправа над Сырцовым заняла у толпы не более пяти секунд, но их оказалось достаточно, чтобы Голота в несколько диких прыжков преодолел половину расстояния, отделявшего его от советского танка. Теперь разъяренный монстр уже не мог дотянуться до него своими страшными щупальцами.
– Давай, друг! – крикнул танкист, высовываясь из люка по пояс.
И Голота услышал. К нему вернулась способность слышать и чувствовать. И она оказалась острее и ярче той, что была в другой жизни – в далеком детстве, отставшем и потерявшемся несколько часов назад. Он почему-то вспомнил сейчас, как очень давно в петрозаводском кинотеатре «Победа» сломался проектор, и звук на экране сильно отставал от изображения. Это было сначала смешно, а потом жутко. Словно одна жизнь опережала другую, и они обе были правильные и настоящие. И в одной жизни можно было предсказывать другую, пророчествовать на пять секунд вперед. Киномеханика освистали, и он запустил картину с самого начала. Смотреть и слушать стало лучше, ярче и понятнее, чем если бы фильм сразу показали нормально, без поломок и помех…
