– Вовремя смылись, – заметил Тодд.
– В других местах было не лучше. Рим… Гавана… Мехико… Только здесь я выкинул все это из головы. Хожу в кино. Решаю шарады. По вечерам читаю романы, все больше дрянные, или смотрю телевизор. И тяну виски, пока не начинает клонить в сон. Ничего такого мне больше не снится. Если ловлю на себе чей-то взгляд на рынке, в библиотеке, у табачного киоска, – то только потому, что я кому-то напомнил его дедушку… или старого учителя… или бывшего соседа. А то, что было в Патэне, это было не со мной. С другим человеком.
– Вот и отлично! – подытожил Тодд. – Про все про это вы мне и расскажете.
– Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить.
– Никуда не денетесь. Иначе все узнают, кто вы такой.
Дюссандер, без кровинки в лице, внимательно посмотрел на Тодда.
– Я чувствовал, – произнес он после паузы, – я чувствовал, что кончится вымогательством.
Август 1974 Они сидели на заднем крыльце под безоблачным дружелюбным небом: Тодд в футболке, джинсах и кедах, Дюссандер – в заношенной рубахе и мешковатых брюках на подтяжках. Ну и видочек, мысленно скривился Тодд, можно подумать, что все это ему пришло в посылочке от Армии спасения. Надо будет что-нибудь придумать. Таким тряпьем можно испортить все удовольствие.
Они закусывали сандвичами «Биг Мак», доставая их из корзинки; не зря Тодд накручивал педали – сандвичи были теплые. Тодд потягивал через соломинку тонизирующий напиток. Дюссандер пил свое виски.
Его голос шелестел, как газета, прерывался, набирал силу и тут же слабел, делался почти неслышным. Его выцветшим глазам с красными прожилками никак не удавалось остановиться на одной точке. Со стороны могло показаться, что на крыльце сидят дед и внук.
– Вот все, что я помню, – закончил Дюссандер и откусил от сандвича добрую треть. По подбородку потек соус.
– А если подумать? – мягко спросил Тодд.
Дюссандер изрядно отхлебнул.
– Пижамы были бумажные, – процедил он. – Когда заключенный умирал, его одежда переходила к другому. Иногда одну пижаму снашивали до сорока заключенных. Я удостоился лестной оценки за бережливое отношение к имуществу.
– От Глюкса?
– От Гиммлера.
– Постойте-ка, в Патэне была швейная фабрика, вы говорили неделю назад. Почему же там не шили пижамы? Заключенные могли сами шить их.
– Фабрика в Патэне выпускала обмундирование для немецких солдат. И вообще мы… – Дюссандер осекся, но усилием воли заставил себя закончить. – В нашу задачу не входило укреплять здоровье заключенных. Может быть, на сегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло.
– Вы слишком много курите, – заметил ему Тодд. – Расскажите еще немного про одежду.
– Какую? – угрюмо спросил Дюссандер. – Лагерную или эсэсовскую?
Тодд улыбнулся. – И ту, и другую.
Сентябрь 1974 Тодд делал себе в кухне сандвич с арахисовым маслом и джемом. Кухня находилась на некотором возвышении и вся сияла хромом и нержавейкой. Тодд недавно пришел из школы, а мать все никак не могла оторваться от своей электрической машинки. Она печатала диплом какому-то студенту. Студент – в очках с немыслимыми линзами, с торчащими во все стороны короткими волосами – казался Тодду пришельцем из космоса. А написал он что-то такое про распространение плодовой мушки в долине Салинас в послевоенный период… или еще какую-то муру в этом духе. Тут стрекот машинки оборвался, и мать вышла из кабинета.
– Вот и Тодд с мыса Код, – сказала она вместо приветствия.
– Вот и Моника из Салоников, – ей в тон сказал Тодд.
Для своих тридцати шести мать у меня будь здоров, подумал он. Высокая, стройненькая, светлые волосы чуть тронуты пепельным оттенком, темно-красные шорты, прозрачная блузка с янтарным отливом, небрежно завязанная узлом под самой грудью, достаточно открыта, чтобы каждый мог оценить эти маленькие, ничем не стесненные взгорки. Из волос у нее торчал ластик, а сами волосы были наспех схвачены бирюзовой заколкой.
– Что в школе? – Она поднялась по ступенькам в кухню и, мимоходом чмокнув сына, присела возле рабочего столика.
– Полный ажур.
– Снова будешь в списках лучших?
– Ясное дело. – Вообще-то Тодд чувствовал, что может в червой четверти несколько сдать позиции. Уж очень много времени он торчал у Дюссандера, и даже когда не торчал, в голову лезла вся эта дрянь, поведанная ему отставным воякой. Пару раз эта дрянь даже ему приснилась.
Да ладно, было бы о чем говорить.
– Тодд Боуден, способный ученик, – с этими словами мять взъерошила его лохматую голову. – Как сандвич?
– Ничего.
– Сделай-ка мне тоже и принеси, пожалуйста, в кабинет.
– Не могу, – сказал он, вставая. – Я обещал мистеру Денкеру, что почитаю ему часок-другой.
– Опять «Робинзон Крузо»?
– Нет. – Он показал ей корешок толстой книги, купленной в буке по дешевке. – «Том Джонс».
– Мать честная! Тодд, лапка, тебе ж на это года не хватит. Взял бы опять адаптированное издание.
– Ему хочется услышать всю книгу целиком. Так он сказал.
– A-a. – Секунду она точно бы оценивала сына взглядом, потом привлекла к себе. Тодд смутился – мать редко выказывала свои чувства. – Ты ангел! Почти все свободное время читаешь ему вслух. Нам с папой кажется… да такого просто не бывает!
Тодд скромно потупился.
– И ведь никому ни слова. Прячешь, можно сказать, свои таланты.
– Да ну, этим только проговорись… совсем, скажут, завернутый. А то и с дерьмом смешают.
– Фу, какие слова, – машинально выговорила она сыну. И вдруг спросила: – Как ты думаешь, не пригласить ли нам мистера Денкера поужинать с нами?
– Может быть, – туманно ответил Тодд. – Слушай, мне пора рвать когти. – Поняла. Ужин в половине седьмого. Не забудь.
– Ладно.
– Папа у нас сегодня опять допоздна на работе, так что мы ужинаем вдвоем, возражений нет?
– Я в восторге, лапка.
Она провожала его влюбленной улыбкой. Надеюсь, думала она, в «Томе Джонсе» нет ничего такого, о чем не следовало бы знать тринадцатилетнему подростку. Вряд ли, если учесть, в каком обществе мы живем. За доллар и двадцать пять центов ты можешь купить «Пентхаус» в любой книжной лавке, а какому-нибудь расторопному мальцу и денег не надо – схватил журнал с полки, только его и видели. Так что вряд ли книга, написанная двести лет назад, может дурно повлиять на Тодда… а старому человеку какое-никакое удовольствие. И потом, как любит говорить Ричард, для подростка весь мир – огромная лаборатория. Пусть понемногу разбирается, что к чему. При здоровой семье и любящих родителях, если он и узнает о теневых сторонах жизни, – это только закалит его.
А уж такому, как наш Тодд, ничего не страшно. Так думала Моника, прослеживая взглядом удаляющийся велосипед. Хорошо мы воспитали мальчика, мысленно отметила она и стала делать себе сандвич. Хорошо, ничего не скажешь.
