— Ты предал меня, отказавшись от власти. И от супружества отказался тоже. А ведь союз со мной мог сделать тебя счастливым. Свободным и очень богатым.
В мягком голосе прозвучал вопрос. Склонив голову набок, так что завитые кольцами волосы упали вдоль вольно раскинувшегося тела, еле прикрытого прозрачными складками одежды, княжна подождала ответа. И кивнула.
— Тебя не купить. Я понимаю. Потому и не сулила тебе золота. Ты снова предал бы меня, отвергая богатство.
— Я… — он остановился. Голос снова был с ним.
— Я не могу предать тебя, княжна, никогда. Твои слова вывернуты наизнанку, как шкура змеи.
— Разве? — промурлыкала женщина и медленно потягиваясь, изменила позу, следя за мужским взглядом, — суть не изменилась, мой Нуба. Я давала тебе все, раз за разом. А ты уходил. Променял меня на жалость к низкой рабыне без имени. Меня — царственную княгиню, облеченную огромной властью. Ни я, ни власть не нужны тебе, если неуклюжая девка валяется, стеная в своем притворстве.
Она подобрала ноги, укрытые прозрачным подолом. Обхватила колени руками. На лбу сверкнул яркой искрой драгоценный камень в узкой тиаре.
— И моя верность не понадобилась тебе. Ты променял ее на двух полудетей, которым мы не нужны. Которые сами предадут меня при каждой возможности. И продолжают предавать, даже сейчас.
— Ты сама отдала их дикарям, — ответил Нуба, припомнив уверенный взгляд старого всадника из-под лохматых бровей.
— И что? Ты не доверяешь мне, так? Ты сомневаешься во мне и не можешь быть мне опорой. Вот что я выяснила, испытывая тебя, большой черный красивый мужчина.
Поправляя волосы, княжна рассмеялась.
— Эдак ты променяешь меня на полудохлого жеребенка, если я попрошу заколоть его на переходе к дальнему стойбищу.
— Если ты попросишь, чтоб лишь помучить зверя…
— Вот как! Твоя любовь все взвешивает, все высчитывает? Скажи мне, сильный мужчина, это можно назвать любовью? Что же ты стоишь там? Иди ближе. Я знаю, ты скучал по запаху моего тела.
Дразня его, женщина медленно меняла позы. Садилась, опираясь на руку, выпрямлялась, вытягивая ноги. Ловила взглядом выражение его лица и улыбалась удовлетворенно, отмечая, как блестит испарина на черном лбу. Посмотрев на кангу, обернутую вокруг пояса, проговорила с ленивым удовольствием:
— А ты жеребец, мой черный. Мое тело говорит, и твой корень слышит его слова. Иди ближе.
Тонкие руки двигались, отмечая каждый шаг мужчины. Один шаг — и покатился по траве расстегнутый браслет. Другой — упала на ложе вынутая из мочки длинная серьга. Еще через два шага прозрачная ткань поползла с плеч, обнажая небольшую грудь с розовыми сосками, подтемненными кармином.
— Еще несколько шагов, — подбодрила она, смеясь, — и ты получишь, что хотел.
Встала, чтоб ткань скользнула по бедрам вниз, ложась вокруг щиколоток светлыми ворохами.
И глядя в глаза, заговорила, стоя прямо, опустив руки, без колыханий и изгибов — прекрасная.
— Моя любовь бесконечна, Нуба. Иди ко мне, я покажу тебе, что это значит. От всего отказалась я, чтоб только быть с тобой. Так, как ты хочешь. Нам не будет царства. Не будет золота и не будет людей, которые своими бедами вырвут нам сердце. Только счастье. Ты я и прекрасный сад, где есть цветы, птицы и мед. Я отдала все, чтоб ты смог взять меня. И ни разу не упрекну тебя этим. Иди ко мне. Навсегда. Только женщина осталась во мне. И вся она для тебя.
Он стоял, глядя на протянутые к нему руки.
Так неправильно, визжало в мозгу, но, натыкаясь на любящий взгляд, смолкало, будто комар, разбитый об кожу. И снова на место убитой мысли летела другая, тонко пища, вворачиваясь в виски. Нет-нет-нет, неправильно! Так не должно быть!
Но вот она стоит. Всего три шага осталось. Три шага, одно движение тела, чтоб опустить ее на мягкое зеленое ложе. И замереть, слушая, как учащается дыхание у его горячей шеи.
— Ты — дочь непобедимого Торзы. Ты княгиня. Мать племени. Я не… Нет. Ты не должна.
— Ты будешь мне указывать, что я должна, а чего…
И она закричала, подхлестывая его голосом:
— Иди! Я не могу больше!
— Нет! — заревел он и над темной зеленью испуганно взмыли острые черные птицы.
— Нет! — кричал, глядя, как оплывает светлое женское тело, теряя очертания, и запах, ее сладкий запах превращается в дуновение гнили.
— Нет! Нет! — ему казалось, что каждый крик убивает ее. И он кричал, продолжая убивать. Пока на месте княжны на пожухлой траве выгнутого ложа не осталось лишь невнятное пятно, бесшумно булькающее серым дымком.
Тогда, не замолкая, он закрутился, как крутятся энареи, сея вокруг пророческие камушки, черепа птиц и ветки. Разбрасывая в стороны длинные руки, хватал зелень, обрывая листья с цветами. Ревел, повторяя одно слово, будто забыл, что есть другие. А потом вдруг упал, изо всех сил ударившись лбом и плечом о внезапно сгустившийся воздух. Последнее «нет» вывалилось из полуоткрытого рта. И глаза стали мертвыми, как у заснувшей на песке рыбы.
Световой столб падал на ковер зеленой травы, окруженный резными листьями, сеялся тонкой пылью на бледное лицо навзничь лежащего человека в белом одеянии, распахнутом на груди. Глаза с закатившимися зрачками напоминали мертвые белесые луны. Пятеро жрецов, сидя вокруг, ждали. Поднялась и опустилась грудь, задвигался серый туман, заключенный в черные линии татуировки. И жрец задышал, переглатывая так, что кадык заходил по натянувшемуся горлу. Зашарил руками, хватая пальцами мелкие листики. Моргнул и медленно сел, оглядываясь. По бледному лицу мелькнула тень пролетающей птицы, та нырнула и устремилась вверх, к солнечному свету, пропала в яркой голубизне, окруженной каменными кривыми зубами.
— Я… — начал жрец хрипло, закашлялся, повернулся на бок, сплевывая густые комки зеленоватой слизи.
Жрец-Пастух брезгливо отодвинул край одежды.
— Я сделал, что мог, мой жрец мой Пастух. Но он…
— Может быть, ему нужна боль? — подал голос жрец-Рыбак — тощий, с острыми локтями и худыми запястьями, увитыми браслетами из золотой проволоки. Но жрец-Пастух, не давая ему закончить, махнул рукой.
— Его не проймешь болью. Старый Байро хорошо поработал над сердцем сновидца. И над его головой.
Проснувшийся жрец вытер рот краем белого хитона, украшенного вышитой каймой, и, помогая себе руками, отполз из середины круга, занимая место среди других жрецов. Шестеро сидели, скрестив ноги, положив руки на колени ладонями вверх и пятеро смотрели на старшего, ожидая. Тот, крупный мужчина с плешью, обрамленной седыми прядями, широким лицом и маленьким, почти женским ртом с поджатыми губами, полузакрыв глаза, размышлял, время от времени задавая вопросы сновидцу.
