— А-а, щека мокрая. Ты плакал!
Княжна сидела на корточках рядом и, свесив голову, пыталась заглянуть ему в лицо. Трогала пальцем мокрую скулу.
— Не брыкайся. Зато я теперь знаю — ты не совсем колдун. Ты немножко человек, да?
— Хаидэ! — за шкуряной стенкой что-то грохнуло и прошелестело, — убери что раскидала, тоже мне воин. Я об твой щит все ноги посбивала.
— Сейчас, Фити, — мирно отозвалась девочка и зашептала лежащему Нубе:
— Ты выйди, будто мы едем силки смотреть. А потом в бухту. А то ведь завтра откочуем.
Мигнул и погас солнечный свет, качнулась старая волчья шкура у входа. Нуба сел, осматриваясь. Что снилось ему только что? Будущее? А красные пески приозерных земель и рыжие травы саванны? Они из какого сна? И из какого времени?
За мягкой стеной палатки бубнили голоса, слышался привычный шум стойбища — крики женщин, мужской смех, стук кузнечного молотка, топот, ржание, далекое блеяние овец. Женские шаги и негромкий смех девочки в ответ на ворчание старой няньки. Закачалась шкура на входе, показывая улыбающееся лицо.
— Ну? Вставай же!
Он медленно встал, согнувшись, сделал несколько шагов, выбрался из палатки в яркий полуденный свет. Фития, сидя у черного очага, чистила котелок пучком травы. И фыркал, переступая огромными копытами черный жеребец, тыкался мордой в руки княжны.
Нуба выпрямился и качнулся, когда в голову кинулись перемешанные воспоминания, рвались, обгоняя друг друга. Закрыл глаза и через мгновение открыл их навстречу радостному ветру, бьющему в лицо. Они скакали. Так же, как виделось ему тысячи раз, когда сидел, откинув голову к старому стволу, глядя в черную внутренность кожаного мешка без прорезей для глаз.
Сидел? Где? Когда это было? Или — будет еще?
Но дальше все стало так, что нельзя было думать ни одну из этих мыслей. Потому что на горячем песке маленькой бухты босые ноги оставляли скрипучие впадины, качались над головами тонкие стебли сухих трав, уносясь в небо, а вода трогала кожу и расступалась, обтекая сильное тело мужчины, с прижавшимся к нему телом девочки, когда ныряли. В самую глубину, туда, где перед глазами лишь зыбко покачивался туман. Ничто не мешало. Все было так, как должно ему быть. Для счастья…
Лежа на песке, чувствуя, как рядом дышит княжна, крутится, пересыпая песок из ладони в вырытую ямку, он засмеялся. Тут он не мог говорить, но и все прочее было — по-прежнему. А потом оборвал смех, сел, отодвигая княжну за спину.
Топот копыт за обрывом приблизился и смолк. Выросли на фоне бледного неба два силуэта. Исма, пригнувшись, оглаживал шею своей кобылицы. И рядом тощая фигурка Ахатты на смирном гнедом конике. Нуба расслабился. Махнул рукой. Дети спешились и, оставив коней на траве, двинулись к низкой части обрыва. Хаидэ, быстро натянув штаны и рубашку, побежала навстречу.
Нуба не стал подниматься, сидел, скрестив ноги, поправляя старый нож в потертых ножнах, висевших на поясе. И вдруг вскочил, когда роем черных тяжелых мух, взявшихся ниоткуда, из лощины с гортанными криками высыпались всадники на низкорослых лохматых лошадках. Их было много, и все прибывали они, вываливаясь из пространства меж двух склонов, передние уже топтались, взрывая фонтанами песок, и двое детей замерли, закрытые от его глаз лошадьми. Нуба рванулся вперед, протягивая руку, чтоб схватив княжну, отшвырнуть ее за спину. И бежать дальше, прикидывая на бегу, кого сдернуть с лошади первым.
— Подожди, — крикнула княжна и, вцепившись в его руку, дернула, останавливая. Он обернулся, готовый вырвать руку и все потом-потом, когда схватка останется позади. И остановился, глядя на суровое лицо. Губы девочки раскрылись в быстрой улыбке.
— Стой! — голос княжны был странным и чужим.
Он простер руки к гарцующей и орущей толпе, забормотал невнятно, свирепо жалея о запечатанном клятвой языке. А княжна, продолжая улыбаться, сказала:
— Они предали меня. И предадут еще, оба. Так сказал мне пророческий сон. Их судьба — умереть. Так пусть это будет сейчас.
Нуба замотал головой, отказываясь подчиниться. «Бараньи песни любви» всплыла в голове фраза из сна, увиденного в палатке…
Всадники под обрывом расступились, скидывая с косматых голов меховые малахаи. Связанные ремнями Исма и Ахатта стояли на коленях. Один из воинов держал Ахатту за черные волосы, смеясь. Другой, судя по одежде, главный, отдав приказ, повернулся и пошел к княжне, прижимая руку к сердцу. Ухмылялся и кивал на ходу.
— Я могла выбрать Исму, — голос княжны был жестким и сухим, как выгоревшая на солнце трава, — отдать им Ахатту, а Исму оставить себе. Ты мой раб навсегда, так решила судьба. А он станет моим мужем.
Она повернулась к Нубе, торопясь договорить:
— Но я отдаю им обоих. Чтобы только мы с тобой всегда были вместе!
Воин уже подошел и, слегка поклонясь, ждал, рассматривая великана узкими шальными глазами. Квадратная борода цеплялась за мех скинутого малахая, резко пахнуло мужским и лошадиным потом.
И, с тоской глядя сверху на запрокинутое к нему лицо девочки, полное мольбы, будто она заклинала его согласиться…Просто вздохнуть, опустить голову в знак того, что теперь они принадлежат друг другу и, отвернувшись, предоставить пленников их новой судьбе. Глядя в карие с зеленью глаза, он затряс головой, а внутри все закричало, в поднимающейся злобе страдания — нет!..
Отворачиваясь от ее лица, от плывущих перед глазами картин — они вместе, вместе, навсегда и все, что будет, все им на двоих теперь, и он всегда сумеет ее защитить и никогда не уйдет, — Нуба освободил свою руку и пошел к толпе всадников, проминая босыми ногами быстрый, будто живой песок. Только раз остановился, когда княжна бросила в широкую спину:
— Ты предал меня!
Но не обернулся.
— Предал! — слово ударилось в спину камнем. Закрывая глаза, он помотал головой и снова открыл их. Исму и Ахатту надо спасти…
Закачались перед лицом темные, сочные даже на вид широкие листья с резными краями. Мелькнул сбоку поникший, полный тяжелого сладкого запаха белый цветок.
— Но я не сержусь…
Нуба резко обернулся на мягкий голос. Плывущая под босыми ногами трава, короткая, упругая, стелилась широким ковром, обрамленным зарослями белых цветов и темных листьев. А впереди поднималась, плавно изгибаясь, как просторное ложе с покатой спинкой, на которую свешивались цветочные плети.
Глаза Хаидэ, тщательно подведенные тонкими линиями, внимательно следили за его удивлением. Раскрылись искусно подкрашенные губы, показывая белый блеск зубов. Протянулась вдоль изгибов травы тонкая рука в прозрачном рукаве, тихо зазвенели золотые браслеты.
