— «Уайтстоун». Неплохой, дешевый, принимают наличные, никаких вопросов.
Норман открыл заднюю дверцу такси и залез в машину.
— Поехали, — сказал он.
Робби Леффертс оказался на месте, как и обещал, когда в понедельник утром Рози прошла вслед за крашеной рыжей девицей с длинными ногами фотомодели в студию «С» на «Тэйп Энджин». Он был так же любезен с ней, как тогда, на углу улицы, когда просил ее прочитать вслух отрывок из книжки, которую только что купил. Рода Саймонс, сорокалетняя женщина, с которой ей предстояло работать, тоже была любезна с ней, но… Директор Рода Саймонс! Как странно было даже мысленно произнести такое слово в сочетании с Рози Мак-Клендон, которая ни разу даже не пробовалась на роли в постановках драмкружка в старших классах школы. Кэртис Гамильтон, инженер звукозаписи, тоже был любезен, хотя поначалу был так занят своим пультом, что лишь торопливо и рассеянно пожал ей руку. Рози выпила с Робби и мисс Саймонс кофе, прежде чем приступить к распродаже (как выразился Робби), и сумела держать свою чашку, не пролив ни капли. Однако когда она миновала двойные двери и зашла в маленькую стеклянную кабинку звукозаписи, ее охватил приступ такой жуткой паники, что она едва не выронила кипу ксерокопий, которые Рода называла «гранками». Она почувствовала себя почти так же, как на Уэстморленд-стрит, когда увидела приближающуюся к ней красную машину и решила, что это «сентра» Нормана.
Рози видела, как они смотрят на нее с другой стороны стекла, — даже серьезный Кэртис Гамильтон теперь тоже смотрел на нее, — и лица их были смазанными и расплывчатыми, словно она смотрела на них сквозь воду, а не воздух. Так, наверное, рыбка видит людей, наклонившихся поглядеть на нее через стенку аквариума, подумала она, и тут же следом: «Я не могу этого сделать. Откуда я взяла, будто сумею?»
Раздался громкий щелчок, заставивший ее вздрогнуть.
— Миссис Мак-Клендон? — послышался голос инженера звукозаписи. — Не могли бы вы сесть перед микрофоном, чтобы я настроил уровень?
Она сомневалась, что сможет. Она не была уверена даже в том, что сможет пошевелиться. Сидела, прикованная к месту, глядя на венчик микрофона, который торчал в ее сторону, как голова какой-то опасной фантастической змеи. Даже если она сможет пересечь комнату, чтобы приблизиться к нему, изо рта ее, как только она усядется, не вырвется ничего, кроме сухого хрипа.
В это мгновение Рози мысленно ощутила крах всего, чего она сумела достичь, — он промелькнул перед ее мысленным взором с кошмарной скоростью старой короткометражки. Она представила, как ее выгоняют из чудной маленькой комнаты, где она прожила всего четыре дня, как только иссяк ее небольшой запас наличных денег. Увидела, как получает холодный прием от всех обитательниц «Дочерей и Сестер», даже от самой Анны.
— Я не смогу предоставить тебе твое бывшее место, понимаешь? — услыхала она голос Анны. — Здесь, в «Д и С», всегда есть новенькие, и ты прекрасно знаешь, что в первую очередь я должна заботиться о них. Почему же ты оказалась такой дурочкой, Рози? С чего это ты вдруг взяла, что сумеешь стать артисткой-чтецом?
Она увидела, как ей отказывают в месте официантки во всех кафе в центре города не из-за того, как она выглядит, а от того, чем от нее несет, — поражением, стыдом и несбывшимися надеждами.
— Рози? — окликнул ее Роб Леффертс. — Ты не сядешь так, чтобы Кэрт мог настроить уровень?
Он не понимал, никто из мужчин ничего не подозревал, но Рода Саймонс знала… или, по крайней мере, угадывала ее состояние. Она еще раньше вытащила карандаш, торчащий из ее прически, и теперь царапала что-то в лежащем перед ней блокноте. Однако она не смотрела на то, что царапала; хмуро сдвинув брови, она смотрела на Рози.
Вдруг, как утопающий хватается за любую соломинку, чтобы продержаться хоть чуть-чуть подольше на плаву, Рози вспомнила о своей картине. Она повесила ее точно на том месте, где предполагала Анна, рядом с окном. Там даже был крюк, оставшийся от прежнего квартиросъемщика. Место оказалось подходящим, особенно по вечерам: можно было любоваться из окна солнцем, спускавшимся над зеленым морем Брайант-парка, перевести взгляд на картину, а потом снова на парк. Картина и окно, казалось, подходили друг другу — окно и картина. Она не знала, чем это объяснить, но так было. Правда, если она лишится комнаты, картину придется снять…
Нет, она должна оставаться там, подумала Рози. Она нужна там!
Эта мысль заставила ее сдвинуться с места. Она медленно подошла к столу, положила перед собой гранки (это были увеличенные ксерокопии страниц из романа в мягкой обложке, изданного сорок лет назад) и села. Только это больше походило на падение, словно ее колени были заколоты булавками, а теперь кто-то выдернул эти булавки, и она рухнула.
Внутренний голос заверил ее, что ей под силу это, хотя и не прозвучал убедительно. Она сделала это на углу улицы, перед комиссионным магазином, и нет причины не сделать это здесь.
Ее не так уж сильно удивляла собственная скованность. Что действительно удивило ее, так это мысль, пришедшая следом: «Женщина на картине не испугалась бы; женщина в розмариновом хитоне ни капельки не испугалась бы такой ерунды».
Мысль была, разумеется, странной. Если бы женщина на картине была настоящей, она жила бы в древнем мире, где кометы считались вестниками судьбы, боги прохлаждались на вершинах гор, а большинство людей жили и умирали, не увидев в глаза книжки. Если бы женщину из того времени перенесло в комнату вроде этой — комнату со стеклянными стенами, холодным освещением и стальной головкой змеи, торчащей прямо из стола, — та или бросилась бы с воплями к двери, или лишилась бы чувств.
Однако Рози почему-то была уверена, что блондинка в розмариновом хитоне ни разу за всю свою жизнь не лишалась чувств, и потребовалось бы нечто куда большее, чем студия звукозаписи, чтобы заставить ее запаниковать.
«Ты думаешь о ней так, словно она настоящая, — сказал ее внутренний голос. Он звучал тревожно. — Ты уверена, что это разумно с твоей стороны?»
Она настоящая, потому что она помогает мне преодолеть настоящий страх, мысленно ответила она.
— Рози? — раздался из динамиков голос Роды Саймонс. — Что с тобой?
— Все в порядке, — ответила она и с облегчением услыхала, что голос остался при ней и стал лишь немного хриплым. — Я хочу пить, только и всего. И я боюсь до смерти.
— Под левой стороной стола холодильник, набитый минералкой и фруктовыми соками, — сказала Рода Саймонс. — А что касается страха, то это вполне естественно, я тебя понимаю. Это пройдет.
