– Вы мой коннетабль, и я одобряю любые ваши действия по защите моего замка. Думаю, голуби уже должны были долететь до моего опекуна. Я очень надеюсь на то, что помощь успеет вовремя.
– Я тоже, – склонил голову коннетабль. – Тем не менее, – он снова остановил ее. – Я хочу, чтобы вы взяли с собой это, – он отстегнул от пояса кинжал.
– Благодарю вас, – Элеонора внимательно посмотрела в строгое лицо юноши и взяла оружие. Потом повернулась и быстрыми шагами вышла из залы.
– Голуби – это хорошо, – пробормотал Альберт, снимая через голову легкую кольчугу. – Простите меня Леон, вы заслужили лучшие похороны, – он перекрестился и, подхватив бывшего коннетабля под руки, поволок тело в подвал. Это было самое прохладное место в замке. Судя по оборванцам, расположившимся у десятка горящих костров, осада предстояла длительная, и оставлять мертвецов в жилых помещениях было верхом безрассудства.
Эрмон сидел под мощным дубом и нетерпеливо покусывал травинку. Он терпеть не мог ждать.
– Ну, что там? – поднял он глаза на спешащего к нему человека.
– В лагере семнадцать разбойников. Судя по развевающемуся знамени, замок не захвачен. Хотя первое укрепление прорвано. Скоро закат. Предлагаю отложить атаку на завтра, – добавил рыцарь.
– Ты смеешься, Жан? – недовольно поднялся с земли Эрмон. – Да у нас противников меньше, чем по одному на каждого. Надо бы помнить о том, что пока мы здесь прохлаждаемся, епископ в замке один. Почти без охраны.
Рыцарь закатил глаза, выражая свое несогласие. Но спорить с Эрмоном не стал. – Ну, надо же цепной пес и трех дней не может прожить без своего хозяина, – подумал он.
– Заходим с двух сторон. Пленных не берем, – скомандовал коннетабль епископа, легко забираясь на коня. Его оруженосец, подавая меч коннетаблю, смотрел на господина с подобострастным восхищением. Еще бы: кожаная туника, усыпанная металлическими бляшками, тяжелая боевая кольчуга одетая сверху, металлический нагрудник, наколенники, налокотники. Все это весило довольно много. И только очень сильный человек, такой как его господин, мог без помощи оруженосца запрыгнуть в этом вооружении на коня.
– Вперед! – скомандовал Эрмон и пришпорил лошадь.
Элеонора сидела у окна башни, напряженно терзая иголкой ни в чем не повинную вышивку. Она постоянно отвлекалась от работы, и именно поэтому увидела как два десятка рыцарей, неожиданно выскочив из леса, на полном скаку врезались в лагерь разбойников. Рыцарь ехавший впереди показался ей смутно знакомым. Впрочем, она не могла быть полностью уверена в том, что это он. Но теперь Элеонора точно знала одно – ее опекун все-таки прислал помощь. Они дождались ее. Не зря она так долго и страстно молилась последние несколько дней.
Девушка улыбнулась и побежала к лестнице, ведущей вниз. Долго, возможно, от нахлынувшего волнения, она провозилась с замком. Лишь сейчас баронесса поняла, в каком напряжении провела последние две недели. Элеонора открыла дверь и приложила руки к разгоряченным щекам. Нет, определенно, надо успокоиться. Даме ее круга не пристало выбегать на улицу растрепанной, словно любопытной крестьянке. Она поднялась обратно. Убрала волосы и прикрыла их. Затем внимательно посмотрела на свое отражение в медном зеркале. Удовлетворенно кивнула головой и медленно стала спускаться по лестнице вниз.
– Что значит, вы нас не пустите? – Эрмон разозлился настолько, что, забыв о своем звании, вмешался в переговоры. До этого их проводил его помощник и какой-то юнец в цепи коннетабля находящийся на главной башне внутреннего укрепления.
– То и значит, – Альберт упрямо сдвинул брови. – Предоставьте верительные грамоты, свидетельствующие о том, что вы действительно пришли сюда по указанию опекуна госпожи Элеоноры.
– Да как я их предоставлю, когда вы нас не пускаете, – взвился Эрмон.
Сверху полетел мешок, к которому был привязана длинная веревка.
– Положите их сюда! – скомандовал коннетабль наверху.
Эрмон кивнул и один из рыцарей вложил бумаги в мешок. Груз подняли наверх, и наступила тишина. Затем сверху снова появился Альберт.
– Грамоты настоящие, – возвестил он, – но как вы докажете, что именно вы являетесь коннетаблем Эрмоном.
– Да что, черт побери, вы себе позволяете? – возмутился Эрмон. – Будет вам известно я не только коннетабль епископа, но и жених госпожи Элеоноры.
– Мне нужны доказательства, – упрямо мотнул головой Альберт. – Я защищаю жизнь и честь госпожи Элеоноры и не могу допустить ошибку.
– Подождите Альберт, – прозвучал мелодичный женский голос. Рядом с коннетаблем замка показалась женская фигура. – Не могли бы вы, господин Эрмон, снять шлем, – обратилась она к коннетаблю епископа.
– Конечно, госпожа, – вежливо кивнул он головой и снял шлем. Русые кудри Эрмона рассыпались по плечам. Впрочем, подстриженная челка не скрывала ни высокого лба, ни проницательных серых глаз рыцаря.
– Вы действительно Эрмон. Приношу извинения за моего коннетабля, – произнесла женщина. – Он просто выполнял свой долг, – добавила она и скрылась.
– Ну, а теперь что? – недоуменно пожал плечами Эрмон. Внутренние ворота так и оставались закрытыми.
– Господа рыцари, – сверху показалась светловолосая голова Альберта, – мы не можем открыть ворота. Канаты перерублены по приказу прежнего коннетабля. Он ожидал предательства и оказался прав. Мы предлагаем вам подняться в замок по лестницам, – сверху полетело две веревочные лестницы.
– Давно я так не развлекался, – усмехнулся Эрмон. Он спрыгнул с коня и направился к ближайшей лестнице. – Половина идет со мной. Половина остается здесь с лошадьми, – приказал он рыцарям, берясь за узел на веревке.
Перевалившись с трудом через крепостную стену, коннетабль епископа пожалел, что не снял часть доспехов. На довольно широком внутреннем бруствере стоял Альберт, четыре рыцаря и женщина. От зоркого глаза Эрмона не укрылось, что рыцари явно выдержали несколько серьезных боев. Один из них, вообще, едва держался на ногах, опираясь на копье.
– Я благодарю вас за то, что вы пришли к нам на помощь, – выступила из-за спины Альберта женщина.
Эрмон посмотрел на даму и застыл как истукан. Он никогда не видел таких красавиц. Светлая прядь шаловливо выбивалась из-под головного убора незнакомки. Изумительная белая кожа так сияла, словно ее подсвечивали изнутри. На щеках играл легкий румянец. А губы. Об этих губах можно было слагать стихи.
