— Я могу вам помочь, мистер Линкольн?
— Я… я прошу прощения за столь поздний визит, мадам. Я ошибся.
— О?
— Да, мадам. Я полагал, здесь живет Э. Шилдхаус.
— Так и есть.
Вампир и женщина под одной крышей?
— Мистер Линкольн, вы должны простить меня за вопрос, но с вами все в порядке? Вы очень бледны.
— Благодарю, мадам, все в порядке. Можно я… Я хотел бы переговорить с вашим супругом.
— Мистер Линкольн, — сказала она, смеясь. — Вы уже говорите с тем, кто вам нужен.
Э. Шилдхаус.
Элизабет.
Бетси.
Она увидела топор под моим плащом. Прочитала по лицу. По глазам. В мыслях. Я тут же оказался на спине, изо всех сил пытаясь не дать ей вонзить мне в горло свои клыки, топор был у меня выхвачен и отброшен в сторону. Я держал ее голову за волосы правой рукой, левой же пытался найти под плащом что-нибудь подходящее. Наконец я выхватил маленький нож, который стразу принялся вонзать в нее всюду, куда мог дотянуться: в шею, в спину, в руки, что держали меня железной хваткой. Я резал ее, и резал, пока она не отпустила меня и не вскочила на ноги. Я сделал то же самое, и мы стали настороженно перемещаться друг перед другом — я держал нож перед собой; она пожирала меня черными, как мраморные шары, глазами. Затем, так же внезапно, как бросилась в атаку, она остановилась… и подняла руки вверх.
— Мне просто нужно знать… в чем я виновата перед вами, мистер Линкольн?
— Вы виноваты перед Богом. Я просто даю Ему возможность судить таких как вы.
— Прекрасно, — она засмеялась. — Прекрасно. Боец из вас гораздо лучше, чем юрист.
Она бросилась на меня и выбила нож из руки — видно, моя реакция пострадала из-за болезни. Ее руки порхали у моего лица, слишком стремительно, чтобы я мог их даже заметить, и я уже ощутил на губах соленый вкус крови. От каждого удара я отлетал назад и вот уже ноги перестали держать меня. Впервые с той самой ночи, когда Генри спас меня, я ощутил, как смерть тронула мое плечо.
ГЕНРИ ОШИБАЛСЯ
Я рухнул, она вновь оказалась на мне — мои руки тряслись, когда я пытался удержать ее за волосы. И тогда ее клыки вошли в мое плечо. Боль пронзила плоть и мускулы. Теплота крови, собирающейся у раны. Давление в венах. Я отпустил ее волосы и положил ладонь к ней на затылок, словно утешал друга в минуту отчаянья. Все тревоги оставили меня. Тепло, как от виски. Неизведанное счастье.
ПОСЛЕДНИЕ МГНОВЕНИЯ ЖИЗНИ.Я запалил мортиру о заколку в ее волосах. Она зажглась — ярче солнца, ореол за ее головой. Рыжие волосы вспыхнули, и я почувствовал, как клыки вышли из меня, услышал крик, когда она билась и каталась по земле — огонь охватил одежду, а она не могла от нее избавиться. Собрав последние силы, я встал на колени, поднял топор и погрузил в ее мозги. Ее больше не было, но и у меня не было сил ни похоронить ее, ни идти добрую милю обратно в ночлежку. Я затащил ее тело в дом, запер дверь и — после того, как перевязал свои раны бинтами, которые наделал из простыней — рухнул в ее кровать.
Надеюсь, мне больше никогда не придется защищать и убивать клиента в один и тот же день.
Когда Эйб работал по округу, то охотился по ночам. Однако если он работал в окрестностях Спрингфилда, то предпочитал охотиться в светлое время, днем.
Одним из моих самых любимых приемов было поджечь дом со спящим вампиром, когда солнце стояло высоко в небе. Таким образом, перед нежитью стоял непростой выбор: выйти и сразиться со мной при свете дня, где он был бы слепым и слабым, либо остаться внутри и сгореть. Я побеждал, что бы он ни выбрал.
К тому времени, как Эйб был переизбран в Законодательное собрание в 1838-м, он уже приобрел в Спрингфилде славу исключительного оратора и способного юриста. Человека одаренного и с большими амбициями. Человека, достойного уважения. Ему было двадцать девять, и всего за год он прошел путь от приезжего с пустыми карманами на позаимствованной лошади, до человека, вхожего к столичной элите (однако, благодаря долгам, его карманы по прежнему были пусты). Историями из глубинки он очаровывал гостей на званых обедах, а также поражал коллег быстротой, с которой разбирался в любых юридических хитросплетениях. «Его манеры были несколько грубоваты», — писал один его знакомый, Уинг Эбенезер Райан своему другу. — «И его костюм требует починки. Но у него блестящий разум, какого я прежде не встречал, к тому же поразительная способность выражать мысли в изящных оборотах. Полагаю, однажды он станет губернатором».
Эйб все реже вспоминал об Энн Ратледж.
Истинная правда, время лечит все. Я нахожу, что избавился от значительной части своей меланхолии, и исполняю свои обязанности с небывалым рвением. Мать{24} сообщила, что она и мои сводные братья в добром здравии. У меня прекрасный партнер Стюарт; назойливый, но добрый товарищ по комнате Спид; признание самых значительных людей в Спрингфилде. Если бы не долги, я был бы счастливейшим из людей. Но я все равно не могу отделаться от чувства, что чего-то мне по-прежнему не хватает.
ххххххх
Джон Т. Стюарт задумал одну вещь.
Хоть он и был не вполне убедителен, но, в конечном итоге, сумел уговорить своего партнера познакомиться со своей кузиной Элизабет.
С головой погрузившись в дела, я не думал, как проводить свободное время. Даже Стюарт указал мне на это — в лучших традициях [моего сводного брата] Джона много лет назад.
— Жизнь — не только бумаги, Линкольн! Пойдем! Знакомство с новыми людьми улучшает здоровье и расширят кругозор.
Это продолжалось больше часа, пока он не оставил мне выбора и я поддался. Когда мы дошли до дома Эдвардсов (и прежде, чем я успел сбить снег со своих ботинок), Стюарт буквально втащил меня в дом, где и представил юной леди, встретившей нас в гостиной. Тогда его замысел стал мне понятен.
Ее звали Мэри Тодд — кузина Стюарта, недавно переехавшая в Спрингфилд. Эйб описал свое первое впечатление тем же вечером, 16 декабря 1839-го.
Занятное создание, неделю назад ей исполнилось двадцать один, но она уже прекрасно умела поддержать беседу — и не в ходульных, бесконечно размножаемых фразах, а вести разговор естественным путем. Невысокая, острая на язык, с круглым лицом и темными волосами. Знает французский; занимается танцами и музыкой. Я ничего не мог с собой поделать — мой взгляд постоянно возвращался к ней. Один раз, когда она что-то шептала на ухо Стюарту, смеясь над моей очередной шуткой, я тоже уловил ее взгляд. О, мне хотелось бы узнать ее получше! Вечером, когда я не мог больше оставаться, я отвесил ей низкий поклон, сказав:
