быть сон, но когда все случилось так, как это было, и у меня возникло подозрение, и я проверил себя, я поневоле должен отнести это видение к другим явлениям.
– Относительно этого я не уверен, что вы заблуждаетесь, – заметил доктор Темпльтон, – но продолжайте. Вы встали и спустились в город.
– Я встал, – продолжал Бэдло, смотря на доктора с видом глубокого изумления, – я встал, как вы говорите, и спустился в город. По дороге я попал в огромную толпу, заполнявшую все пути и стремившуюся в одном направлении, причем все свидетельствовало о крайней степени возбуждения. Вдруг, совершенно внезапно и под действием какого-то непостижимого толчка, я весь проникся напряженным личным интересом к тому, что происходило. Как мне казалось, я чувствовал, что мне предстоит здесь важная роль, какая именно – я не вполне понимал. Я испытывал, однако, по отношению к окружавшей меня толпе чувство глубокой враждебности. Попятившись назад, я вышел из толпы и быстро, окольным путем, достиг города и вошел в него. Здесь все было в состоянии самой дикой сумятицы и распри. Небольшая группа людей, одетых наполовину в индийские одежды, наполовину в европейские, под предводительством офицера, в мундире отчасти британском, при большом неравенстве сил поддерживала схватку с чернью, кишевшей в аллеях. Взяв оружие одного убитого офицера, я примкнул к более слабой партии и стал сражаться, против кого – не знал сам, с нервною свирепостью отчаянья. Вскоре мы были подавлены численностью и были вынуждены искать убежища в чем-то вроде киоска. Здесь мы забаррикадировались и, хотя на время, были в безопасности. Сквозь круглое окно, находившееся около верха киоска, я увидел огромную толпу, объятую бешеным возбуждением; окружив нарядный дворец, нависший над рекой, она производила на него нападение. Вдруг из верхнего окна дворца спустился некто женоподобный на веревке, сделанной из тюрбанов, принадлежавших его свите. Лодка была уже наготове, и он бежал в ней на противоположный берег реки.
И нечто новое овладело теперь моей душой. Я сказал своим товарищам несколько торопливых, но энергичных слов и, склонив нескольких из них на свою сторону, сделал из киоска отчаянную вылазку. Мы ворвались в окружавшую толпу. Сперва враги отступили перед нами. Они собрались, оказали бешеное сопротивление и снова отступили. Тем временем мы были отнесены далеко от киоска и, ошеломленные, совершенно запутались среди узких улиц, над которыми нависли высокие дома, в лабиринте, куда солнце никогда не могло заглянуть. Чернь яростно теснила нас, угрожая нам своими копьями и засыпая нас тучами стрел. Эти последние были необыкновенно замечательны и в некоторых отношениях походили на изогнутый малайский кинжал. Они были сделаны в подражание телу ползущей змеи, были длинные, черные и с отравленною бородкой. Одна из них поразила меня в правый висок. Я зашатался и упал. Мгновенный и страшный недуг охватил меня. Я рванулся – я задохся – я умер.
– Теперь вы вряд ли будете настаивать на том, что все ваше приключение не было сном, – сказал я, улыбаясь. – Вы не приготовились к тому, чтобы утверждать, что вы мертвы?
Говоря эти слова, я, конечно, ожидал от Бэдло какого-нибудь живого возражения; но, к моему удивлению, он заколебался, задрожал, страшно побледнел и ничего не ответил. Я взглянул на Темпльтона. Он сидел на своем стуле прямо и неподвижно – зубы у него стучали, а глаза выскакивали из орбит.
– Продолжайте! – сказал он наконец хриплым голосом, обращаясь к Бэдло.
– В течение нескольких минут, – продолжал рассказчик, – моим единственным чувством – моим единственным ощущением – было ощущение темноты и небытия, с сознанием смерти. Наконец душу мою пронизал резкий и внезапный толчок, как бы от действия электричества. Вместе с этим возникло ощущение эластичности и света. Этот последний я почувствовал – не увидел. Мгновенно мне показалось, что я поднялся с земли. Но во мне не было ничего телесного, ничего видимого, слышимого или осязаемого. Толпа исчезла. Шум прекратился. Город был сравнительно спокоен. Рядом со мной лежало мое тело, со стрелой в виске, голова была вздута и обезображена. Но все это я чувствовал – не видел. Я не принимал участия ни в чем. Даже тело казалось мне чем-то не имеющим ко мне никакого отношения. Хотения у меня не было вовсе, но как будто я был вынужден движению – и легко вылетел из города, следуя окольным путем, через который я вошел в него. Когда я достиг того пункта в горном провале, где я встретил гиену, я опять испытал толчок, как бы от гальванической батареи; чувство веса, хотения, материи вернулось ко мне. Я сделался прежним самим собою и быстро направился домой, но происшедшее не потеряло своей живости реального – и даже теперь, ни на мгновение, я не могу принудить мой разум смотреть на это, как на сон.
– Это и не было сном, – сказал Темпльтон с видом глубокой торжественности, – но было бы трудно найти для этого какое-нибудь другое наименование. Предположим только, что человеческая душа наших дней стоит на краю каких-то поразительных психических открытий. Удовольствуемся пока этим предположением. Для остального у меня есть некоторые объяснения. Вот офорт, который я должен был показать вам раньше, но который не показывал вам, повинуясь какому-то необъяснимому чувству ужаса.
Мы взглянули на картину. Я не увидел в ней ничего необыкновенного, но впечатление, оказанное ею на Бэдло, было поразительно. Он почти лишился чувств, смотря на нее. А между тем это была всего только миниатюра, портрет – правда, удивительно исполненный, – изображавший его собственное, столь примечательное лицо. По крайней мере, так подумал я.
– Вы можете видеть, – сказал Темпльтон, – дату этой картины – вот здесь, еле заметно, в углу – 1780-й. В этом году был сделан портрет. Это мой умерший друг – мистер Олдэб, – с которым я находился в тесных дружеских отношениях в Калькутте в то время, когда там был правителем Уоррен Гастингс. Мне было тогда всего двадцать лет. Когда я в первый раз увидел вас, мистер Бэдло, в Саратоге, именно это чудесное сходство между вами и портретом побудило меня заговорить с вами, искать вашей дружбы и устроить все так, что в конце концов я стал вашим постоянным сотоварищем. К этому я был вынужден отчасти, а может быть, и главным образом, горестным воспоминанием об умершем, но отчасти также беспокойным и не вполне лишенным ужаса любопытством относительно вас самих.
Подробно описывая видение, представившееся вам среди холмов, вы самым точным образом описали индийский город Бенарес, находящийся на берегу Священной Реки. Мятеж, схватка и побоище были действительными событиями, сопровождавшими восстание
