Не знаю, что меня привлекло, наверное, просто уловил знакомое сочетание букв.
Еще бы не уловить? Ведь в заметке упоминалась моя собственная фамилия. Точнее, не совсем моя, а, возможно, кого-то из моих предков или, что более вероятно, однофамильца. В заметке сообщалось о том, что отпевание погибшего в результате несчастного случая поручика Троицкого состоится в воскресенье в Преображенском соборе, после чего друзья и родственники смогут попрощаться с покойным на гражданской панихиде.
Сердце у меня екнуло.
Видимой связи с интересующей меня темой не было, мало ли от чего мог погибнуть поручик с моей фамилией, но все внутри меня завопило – «Горячо!»
Я спешно перелистал страницы, заслужив неодобрительный взгляд заведующей, и через несколько номеров нашел еще одну заметку. В ней описывалась панихида и…
Было сказано, что поручик Дмитрий (у него и имя мое?) Троицкий погиб в результате несчастного случая, когда гостил в имении своего бывшего командира, ныне отставного генерала Воронкова. Подробностей случившегося не приводилось. Но на газетной странице была размещена фотография погибшего. И, когда я ее увидел, мне стало по-настоящему дурно. Если снять военную форму и сбрить модные в то время усы, то я бы увидел в издании столетней давности свое собственное изображение.
Мистика!
У меня закружилась голова от нереальности происходящего. Я нашел в себе силы втихаря, чтобы не заметила заведующая, сфотографировать мобильником газетную страницу, после чего захлопнул подшивку и неуверенной походкой направился к выходу.
Бабушку свою по отцовской линии, Анну Федоровну, я живой не застал, а дед Степан, ее муж, погиб в первые дни Великой Отечественной. По рассказам отца я знал, что он был кадровым офицером, еще в гражданскую воевал, кажется, первая мировая его тоже стороной не обошла. Смутно помню, что в школьные годы видел фотографию бравого офицера с Георгием на груди.
Особо о родословной мне никто не рассказывал. Уже потом, во времена горбачевской гласности, отец мой помешался на своих корнях. Лишь только выпивал рюмку-вторую, его, как пресловутого Остапа, несло без тормозов. Суть монологов сводилась к тому, что происходим мы из древнего дворянского рода, берущего начало едва ли не от Рюриковичей. Показывал какие-то бумаги, из которых ничего не было понятно, желтые от древности фотографии. Но никто всерьез его не воспринимал. Он так всех достал навязчивой идеей, что от самой темы тошно становилось.
Когда его не стало, мать сожгла все документы, фотографии и даже записи, которые вел отец. Она болела и уже ничего не соображала. А потом и матери не стало. Родственники, конечно, были, но их разбросало по всему свету, мы с ними не общались, я никого не знал, и они не знали меня.
Так, наверное, и обрываются человеческие корни. Живем лишь памятью о себе, помним родителей, иногда смутно вспоминаем их родителей, а дальше – ночь, пустота…
Раскопать что-то о поручике Дмитрии Троицком не представлялось возможным. Оставалось лишь сожалеть, что я невнимательно слушал отца и не смог уберечь его записи. А также, подключив фантазию, предположить, что, возможно, у деда Степана был брат, который посмел влюбиться в красавицу генеральскую дочь. А чем все закончилось, более-менее известно.
Но теперь уже иной вопрос не давал мне покоя.
Случайно ли мы оказались на берегу озера?
Ведь ехали в гости к другу Влада, ориентировались по карте и, вдруг, ни с того ни с сего заплутали. Тогда все казалось естественным. Посмеялись над Владом, обозвали его Ванькой Сусаниным и больше не ломали над происшедшим голову…
Сейчас я смотрел на все иными глазами. Может, утрировал, искал мистические проявления там, где их быть не могло, но почти убедил себя, что некая сила сознательно привела нас к месту, где произошло столько невероятного и загадочного.
Была еще одна непонятка. Автомобилем управлял я, влиять можно было только на меня. И в родственных связях с несостоявшимся женихом дочери генерала тоже, судя по всему, состоял я. Почему же вся тяжесть последствий свалилась на плечи Влада. Он то, с какой здесь стороны?
Загадка!
И вряд ли ей когда-нибудь отыщется ответ.
Хотя, на самом деле, ответ может быть простым: я таки подвинулся рассудком и нафантазировал черт знает что…
Последнее, как нельзя лучше укладывалось в степень разумности и являлось единственным предположением, которое не противоречило здравому смыслу. Вот только меня оно, увы, почему-то совершенно не устраивало.
После нашего визита к Владу прошло больше месяца, все это время мы почти не общались. Таня несколько раз звонила Ирке, но разговоры у них получились короткие, односложные. Любопытство моей жены удовлетворить не смогли, и она забросила гиблое дело. О повторном визите не могло быть и речи, даже Таня понимала, что он будет выглядеть верхом неприличия. Если люди хотят уединиться и не желают, чтобы чужие вторгались в их частную жизнь, они имеют на это полное право.
Мы с Танькой уже давно все обсудили по поводу Ирки, но никаких новых идей в голову не приходило. А высунутая раньше со временем потеряла новизну, поблекла и вскоре нам самим стала казаться надуманной и невероятной.
По той же причине я вскоре потерял интерес к своей родословной. Убедился, что ничего нового раскопать не получится, так зачем напрасно морочить себе голову?
Суета городской жизни своей прагматичностью способна уничтожить романтическое начало в его зачатке. Работа, домашние проблемы постепенно вышли на первый план, и жизнь, после недавней встряски, снова вошла в привычное русло.
А потому, я был больше, чем удивлен, когда раздался стук в дверь моего кабинета в редакции и следом за ним на пороге возник Влад.
– Ты занят? – спросил он.
Я не был занят. Материал в номер был сдан еще вчера, и я просто убивал время, раскладывая на компьютере пасьянс.
– Надо поговорить.
Влад выглядел бледным и возбужденным.
– Случилось что-то?
Он не ответил. Мы вышли из редакции, перешли через дорогу и примостились за столиком летнего кафе.
Влад заказал кофе и коньяк.
– Ты сегодня не работаешь? – удивился я.
Раньше Влад, в отличие от своих коллег, никогда не позволял себе пить в рабочее время.
– Нет, – ответил он лаконично.
Больше я ничего не спрашивал. Не хотел выдавливать из него каждое слово. Захочет, сам все расскажет. Не я же, в конце то концов, был инициатором нашей встречи. Молча, соприкоснул с ним бокал и приготовился ждать, когда друг соизволит сообщить новость, ради которой вытащил меня в эту забегаловку.
