– Да, конечно, – согласилась Ирина. – А потом мы пойдем туда… – она замялась, – Ну, к могиле той девушки? Я хочу посидеть возле нее. Ей одной там так грустно и одиноко.
– Конечно, пойдем, дорогая… – успокоил жену Влад и окликнул меня:
– Димка, где ты пропал? Давай, что-нибудь на завтрак сварганим!
Мы выпили кофе из термоса, закусили бутербродами. В чашки Влад щедро плеснул коньяка. Только нам двоим.
– Тебе, Ирочка, придется воздержаться, – словно маленького ребенка, уговаривал жену. – Нам нужно здоровое потомство…
Ира не возражала. Она снова была задумчива и где, в каких облаках, витали ее мысли, нам было неведомо. Отпивала кофе маленькими глоточками, но вряд ли ощущала его вкус, механически откусывала хлеб с ветчиной и так же, механически, жевала его. Мы с Владом тоже проявляли деликатность, и ели молча, дабы напрасно не тревожить ее.
Не скажу, чтобы молчание угнетало или тяготило. Мы, по-прежнему, ожидали чего-то, что должно было вот-вот произойти. Только тревоги наши улеглись, на душе стало спокойнее. Или выработался иммунитет, или, возможно, и в самом деле ощущали, что ничего неприятного в ближайшее время произойти не должно.
Влад снова нацедил в чашечки янтарной жидкости, уже не разбавляя и не портя продукт кофе. Мы, не сговариваясь, посмотрели на Ирину, и молча выпили, уверен, за одно, и то же: чтобы у нашей прекрасной женщины все было хорошо, чтобы она обрела душевный покой и чтобы всегда была счастлива.
Ира шла впереди, очень медленно, часто останавливалась, подолгу рассматривала все вокруг, как будто видела впервые, или вспоминала нечто давно забытое. Мы с Владом ей не мешали, молча плелись сзади, гадая, чем все закончится.
Так миновали дамбу и приблизились к развалинам. Здесь Ира задержалась дольше. Обошла, груды слежавшегося кирпича, в одном месте остановилась и долго смотрела на разросшиеся до неимоверных размеров лопухи.
– Здесь была столовая, – сказала тихо, чужим, не своим, голосом. – По вечерам, когда на улице уже было темно, в ней собирались папины друзья и подолгу играли в карты. Они много курили, и дым стоял словно туман. Ничего нельзя было разглядеть, а в носу так смешно щекотало, что я сразу начинала чихать… Папа говорил…
«Папа» – на французский манер, с ударением на втором слоге.
Смутно знакомое, родное до боли, до слез. А они снова, без всякой на то причины, выступили из глаз, затуманили взгляд. Нечто млосное шевельнулось внутри, поднялось выше, опрокинуло разум, закружило голову.
Я смотрел на заросли лопухов, на строительный мусор и различал смутные расплывчатые очертания уютной комнаты. Видел девчушку в легком пышном платьице. Она едва перешагнула подростковый возраст, в ней еще много было детского. Движения – излишне резкие, мимика искренняя и непосредственная. Милое и прелестное дитя природы. Она действительно очень смешно морщила маленький носик, прежде, чем громко чихнуть.
Перед моим взором возникла другая женщина, громадная, массивная, необъятных размеров. По-сравнению с хрупкой девочкой она выглядела исполином. Женщина делает девочке замечание, строго выговаривает, за то, что та ведет себя неприлично. В ответ девочка заливается дерзким звонким смехом и убегает…
– Ирочка!
Встревоженный голос Влада прогнал наваждение. Теперь передо мной снова только лопухи и куча битых кирпичей.
Ира повернула голову, глаза ее были затуманены, слепые, без зрачков. Но потом стали проясняться и приобрели нормальный вид.
Я смотрел на ее лицо и угадывал в нем смутное сходство с той бойкой девочкой, образ которой неожиданно возник в моей голове.
Похоже, в нашей компании на одного сумасшедшего стало больше.
– Ирочка! – повторил Влад.
– Что?
– О чем ты сейчас говорила?
– Я, что-то говорила?
Ее удивление было искренним, она действительно ничего не помнила.
Может, и к лучшему?
Может, ей и не нужно ничего помнить?
Ведь минуту назад с нами, точнее даже, не с нами, а с самой собой, разговаривала та, другая девушка, душа которой нашла прибежище в теле Ирины.
Больше возле развалин мы не задерживались, направились к склепу. Опять, сам не знаю, почему, я собрал букетик полевых цветов и положил его рядом с изображением погребенной здесь девушки.
Ира посмотрела на меня странно, но ничего не сказала.
А я, как уже было раньше, долго не мог оторваться от высеченного на камне портрета. Правда, теперь он не пытался ни напугать меня, ни куда-то затянуть. Девушка просто смотрела на меня большими грустными глазами. Она казалась мне прекрасной, родной. И, чем дольше я на нее смотрел, тем больше находил сходства с той бойкой девочкой из полусна, полувидения, а также узнавал в ней стоявшую рядом, живую и доступную, Ирину.
– Дружище, да ты, кажется, влюбился! В каменное изваяние, как этот, ну, как его… Не помню… Древний грек какой-то…
Влад говорил громко, его голос был притворно грубый и совершенно неуместный, как и произнесенные им слова. Все это он понял сам, потому что сразу сник, сбросил с себя маску показной бравады.
– Ладно, извини, дружище. Само сорвалось. Не думал я ничего такого…
Он достал фляжку.
– Давай помянем покойницу. Царство небесное ей, конечно, не светит, но пусть ее душа покоится с миром.
Мы оба одновременно посмотрели на Иру.
Она сидела на траве, крутила в руке злополучное колечко и смотрела грустными, наполненными непонятной нам болью, глазами то на меня, то на Влада.
Влад выпил первый и протянул фляжку мне. Я приложился к ней от души, стараясь залить огненным напитком все то, муторное и непонятное, что творилось в душе. Я хотел сжечь его без остатка, чтобы оно оставило меня в покое и больше никогда не тревожило.
– Вот так-то лучше. Да, женушка? – обратился Влад к Ирине.
– Да, милый, – покорно ответила она, и мое сердце снова резануло беспричинной острой болью.
Я прикусил себе губу, сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, поднялся и побрел прочь, без разницы, куда. Мне необходимо было побыть самому. Чтобы вытряхнуть дурь из мозгов и вести себя нормально, как полагается другу семьи, а не как идиоту, утратившему последние остатки разума.
– Митенька, я и вправду вам нравлюсь?
– Слабо сказано, мадам. Я имел неосторожность влюбиться. Мое сердце принадлежит только вам, и вы вправе распоряжаться им, как вам угодно.
– И потому, дабы задобрить меня, вы весь вечер подливали мне шампанское…
– Лизонька, не только шампанское. Если помните, я и вальсировал только с вами.
