— Извините. Но я лучше пойду. Пожалуйста, ключ, — я протянул руку.
Она перестала смеяться. Черненькие сощуренные глазки — она почему-то все время их щурила — заблестели, забегали.
— Никуда ты не пойдешь! — сказала она визгливо и топнула ногой. Короткой некрасивой ногой в тапке с зайчиком.
— А почему, собственно? — спросил я.
С сумасшедшими ведь как? Нужно просто понять их логику. Понять их логику и говорить с ними в рамках этой самой логики…
— Потому что тебе заплатили вперед.
Вот те раз. А логика у нее не такая уж сумасшедшая…
— Тебе мама заплатила вперед. И ты должен меня развлекать. Даже если я тебе не нравлюсь, — она обиженно надула губы.
— Ваша мама?
— Ну да, мама. А кто же еще? Папы у меня нету. И перестань говорить мне «вы».
Она снова топнула ногой.
— А ваша… э-э-э… хорошо, твоя мама — это случайно не та бабуля в кроличьем полушубке, которую я сейчас встретил в подъезде?
— Моя мама молодая! — взвизгнула тетка. — Она в полушубке ушла, да! Но она молодая! И красивая!
Так, ну теперь все, кажется, встало на свои места. Две сумасшедшие одинокие бабы. Возможно, действительно мать и дочь. А почему нет — это наследственное… Впереди — тоскливый рождественский вечер. Захотелось праздника. Ну, а кому не хочется праздника? Они вызвали Деда Мороза. Дед Мороз пришел. Потом старая ведьма… пожилая женщина «ускакала». А эта осталась. И хочет, чтобы я… Чтобы я — что?
— Ну хорошо. Вы мне заплатили. И чего же вы… чего ты от меня хочешь?
— Как чего? Ты же Дед Мороз? Вот и устраивай мне праздник.
Ну вот — значит, я прав. Человеку просто нужен праздник. А почему, собственно, нет? Хочет получить невинное удовольствие — за собственные, опять же, деньги. Она, наверное, совсем одинокая, бедняжка. Хочет побыть маленькой. И заплатила, стерва, вперед…
— Ну, здравствуй, здравствуй, деточка! — заголосил я привычным басом. — Тебя как зовут?
— Я же сказала — Леночка, — она еще больше окрысилась.
— А я — Дед Мороз! Подарочки принес!
Господи, какой бред…
— А вот скажи-ка: слушалась ли ты маму?
— Слушалась.
А глазки-то у нее все бегают, бегают… Может, надо бригаду из психушки вызвать, а не ерундой тут заниматься?
— А слушалась ли ты папу?
— У меня нету папы, — тетка ухмыльнулась как-то недобро.
— А учила ли ты уроки?
— Учила, учила.
Какие же у нее противные глаза…
— Ну, тогда — получай!
Я наклонился над мешком, порылся в нем, вытащил оплаченные — ею же, ею же! — заранее подарки: набор шоколадных конфет, какую-то пеструю шмотку в прозрачной упаковке и мягкого плюшевого щенка.
— Ой, спасибо! — она выхватила «подарки» у меня из рук.
Растерзала шуршащий полиэтиленовый пакет, вытряхнув оттуда дурацкое синтетическое платье в мелкий цветочек, потом прижала к груди щенка, тут же отбросила его, открыла конфеты, засунула сразу несколько себе в рот. Неприятно зачавкала.
— Проходи, — сказала, давясь слюнями; коричневая шоколадная жижа вытекла из уголка ее рта и потекла по подбородку.
Я машинально стал расстегивать дедморозовский костюм.
— Нет, ты что!? Не снимай шубу! Ты же Дед Мороз. И сапоги можешь не снимать… Пойдем.
Гостиная как гостиная. Немного унылая, с массивной советской стенкой и с этими дурацкими резиновыми обоями под кирпич, но ничего такого ужасного. В углу — наряженная елка. В ведре.
— Ну, деточка! Как будешь встречать дорогого гостя? Может, ты…
— Я тебе сейчас стихотворение расскажу. Я его сама сочинила. Оно, правда, было для Снегурочки… А потом мама сказала, что и Дед Мороз, и Снегурочка — это будет слишком дорого. Так что… Но я все равно расскажу, ладно?
— Конечно, деточка! Я тебя внимательно слушаю!
Она вдруг куда-то выбежала. Через пару секунд вернулась с табуреткой, поставила ее в центре комнаты и взгромоздилась сверху. От нее остро пахло застарелым потом — под мышками, на идиотском розовом платье темнели мокрые пятна…
Я тоже весь взмок — в комнате действительно стояла страшная духота, как в парной; возможно, это из-за чертовой резины на стенах… А я к тому же был в шубе. Сладкий запах хвои и шоколада разливался в воздухе — меня начинало подташнивать.
— Ты слушаешь? — спросила женщина.
— Да-да, конечно.
Она уставилась своими безумными сощуренными глазами в стену и громко, гнусаво, нараспев заголосила:
Здравствуй, девочка-снегурка.
На руках сверкает снег,
У тебя в снежинках куртка
И красивый белый мех.
Потом выжидательно уставилась на меня. Прикусила нижнюю губу острыми желтыми резцами:
— А чего ты не хлопаешь? Тебе что — не понравилось?
— Очень понравилось! — я восхищенно зааплодировал.
Все, пора как-то выбираться отсюда. А то я и сам свихнусь…
— Тогда я тебе еще одно расскажу. Я его тоже придумала сама, — взгляд у нее снова остекленел.
Наступило Рождество,
Пребольшое торжество,
Мы украсим елку,
Хоть у нее иголки,
Красивыми игрушками
И всякими блестушками.
Блестушками. Блестушками… Сейчас меня вырвет.
Я метнулся к окну, вскарабкался на подоконник, подергал ручку форточки. Наглухо задраена…
Она тем временем успела спуститься с табуретки. Подошла ко мне, вцепилась рукой в подол шубы:
— Ты чего это делаешь?
— Форточку пытаюсь открыть. По-моему, здесь очень жарко.
— Нет, не жарко, — сказала «Леночка». — Совсем не жарко. Даже наоборот — холодно. Быстро слезай оттуда. Ты должен со мной играть.
Я слез. Но подол шубы она из руки не выпустила. Второй, свободной рукой взялась за мой меховой воротник.
— Ну неужели я совсем-совсем тебе не нравлюсь? — спросила шепотом.
На меня пахнуло шоколадом и какой-то гнилью из ее рта. Она задышала вдруг часто и тяжело, прижалась ко мне своим обвисшим животом.
— Ну хоть капельку? Нравлюсь?
А-а, так вот чего ей на самом деле надо… Ну, это уж слишком! Я все-таки Дед Мороз, а не проститутка по вызову!
— Так, — сказал я своим нормальным, небасовитым голосом. — Поиграли, и будет. Отдайте мне, пожалуйста, ключ от входной двери.
— Не отдам! — сощурилась Леночка.
— Что ж — тогда я буду вынужден отобрать его у вас силой.
Я схватил ее рукой за плечо. Она вывернулась, отскочила на шаг, а потом завизжала — пронзительно, заунывно, как кликуша. И выбежала из комнаты. Я поплелся за ней.
Я обнаружил ее в кухне. Она стояла на подоконнике перед открытой форточкой. В руке она держала злосчастный ключ.
