— В день Богоматери ранним утром происходит сей обряд, дабы Пречистая Дева сама освятила его. Останьтесь, брат мой, и увидите всю церемонию, — вежливо объяснил ему священник.
— Как же зовут ту, что готова к пострижению? — спросил Винченцо голосом, выдавшим его волнение.
Прежде чем ответить, священник пристально посмотрел на него.
— Я не знаю ее имени, брат мой, но, если вы подвинетесь ко мне поближе, я укажу ее вам.
Винченцо, еще сильнее надвинув капюшон на лицо, молча последовал совету.
— Она справа от настоятельницы, — просвещал его незнакомец. — Та, что опирается на руку монахини. Она выше ростом, и лицо ее скрыто под белой вуалью послушницы.
Винченцо с дрожью в сердце смотрел на юную девушку, и, хотя не узнал в ее облике Эллену, что-то напомнило ему ее. Возможно, он искал Эллену в каждой из послушниц? Он справился у соседа, как давно эта послушница в монастыре, и еще о чем-то, но священник не смог или не пожелал ему ответить.
Винченцо напряженно вглядывался в послушниц, под покрывалом каждой надеясь найти любимые черты. Жестокосердная маркиза вполне могла уготовить Эллене подобную участь. Но глубокие складки вуали надежно хранили свою тайну.
Церемония пострига открылась наставлениями игумена монастыря, затем послушница, опустившись на колени на покрытые черным бархатом ступени алтаря, произнесла слова обета, но так тихо и таким испуганным и дрожащим голосом, что Винченцо ничего не расслышал. Когда прозвучал стих гимна, исполняемый попеременно хорами обоих клиросов, ему вдруг показалось, что он слышит голос Эллены. Едва веря себе, он прислушивался, затаив дыхание, боясь потерять хотя бы единый звук, и вспомнил, как впервые услышал милый голос в церкви Святого Лоренцо.
Усилием воли Винченцо подавил охватившее его волнение и решил дождаться, что будет дальше. Но когда священник приготовился откинуть белую вуаль с лица послушницы, чтобы заменить ее монашеской черной, Винченцо еле удержался, чтобы не броситься к алтарю и не помешать этому.
Наконец длинный белый покров был отброшен, и Винченцо увидел миловидное и совсем незнакомое ему лицо. Слава Богу, это была не Эллена! Юноша облегченно вздохнул и, набравшись терпения, решил отстоять всю службу. Ему показалось, что в хоре он снова слышит голос Эллены, печальный и тоскующий.
Тем временем к алтарю приближалась женская фигура с лицом, наполовину скрытым короткой белой вуалью. Винченцо узнал от соседа, что сейчас будет совершен обряд посвящения в послушничество. Взглянув на молодую девушку, поддерживаемую с двух сторон монахинями, Винченцо вздрогнул: так все в ней напомнило ему Эллену.
Игумен снова начал машинально произносить слова наставления, как вдруг девушка отбросила с лица вуаль и предупреждающе подняла руку. Это была Эллена! Она смотрела на священника полными слез и страдания глазами, моля его не продолжать дальше. Однако это не остановило священника. И тогда девушка решилась. Уверенно и громко прозвучал в тишине храма ее голос:
— В присутствии всех молящихся в храме я хочу заявить, что меня привели сюда насильно, против моей воли и желания. Я протестую…
Последние ее слова потонули в гуле взволнованных голосов, и в это мгновение Эллена увидела Винченцо.
Какие-то секунды она смотрела на него, не веря своим глазам, а потом упала без чувств на руки монахинь.
Винченцо с трудом протиснулся к ней сквозь сбившуюся толпу и, склонившись, прошептал ее имя, чем вызвал любопытство и замешательство монахинь, пытавшихся привести девушку в чувство. Среди них была и сестра Оливия.
Когда Эллена пришла в себя и открыла глаза, взгляд ее сказал Винченцо больше всяких слов. Она тут же попросила увести ее из церкви. Поддерживаемая Винченцо и Оливией, она направилась к выходу, но строгий голос матери настоятельницы приказал монахиням препроводить Эллену в ее келью, а юноше, который повел себя столь дерзко в храме, немедленно явиться в приемную монастыря.
Винченцо, вначале не склонный выслушивать приказания, отданные таким тоном, после просьб Эллены и вежливых увещеваний сестры Оливии вынужден был повиноваться. Попрощавшись с Элленой и заверив ее, что они расстаются совсем ненадолго, он направился в покои настоятельницы, подумав, что, может быть, беседа с ней поможет найти выход и спасти Эллену.
Обращаясь к чувству справедливости и милосердия, он надеялся пробудить в настоятельнице сострадание к беззащитной сироте. Увы, он слишком скоро убедился, сколь по-разному они понимают справедливость, а милосердие и долг мать настоятельница давно принесла в жертву собственной гордыне и пренебрежению к страданиям ближних.
Игуменья кармелиток начала беседу с того, что прежде всего подтвердила свое уважение к маркизе ди Вивальди, дружбой с которой она столь дорожит и гордится, а затем без паузы перешла к сожалениям о том, что сын ее дорогой приятельницы дерзко пренебрег своим сыновним долгом и посмел нанести ущерб доброму имени семьи, сведя знакомство с девушкой низкого происхождения. Сегодня же он позволил себе нарушить таинство службы в храме монастыря.
Винченцо, сдерживая себя, терпеливо выслушал нотацию о моральном долге каждого и соблюдении приличий и тому подобное из уст той, кто, не дрогнув, нарушала все, что проповедовала, и заточила в монастыре беззащитную девушку, сироту, похищенную негодяями, отняв у нее драгоценный дар — свободу и возможность радоваться жизни. Когда же игуменья заговорила об Эллене и позволила себе неодобрительно, с пренебрежением отозваться о ней и пригрозила суровой карой за непослушание, терпение юноши лопнуло. Он произнес страстную, обличительную речь, увы, ничуть не смутившую настоятельницу кармелиток. Лишь угроза обращения к высшим церковным иерархам, как показалось Винченцо, задела ее самолюбие. Он действительно решил обратиться к игумену монастыря, чтобы образумить самонадеянную и недобрую женщину.
Он так и сделал.
Игумен милостиво и радушно принял его, внимательно выслушал, был предупредителен и доброжелателен к его просьбам. Однако юноша вскоре понял, что кажущаяся мягкость и приветливость отнюдь не означали искреннюю доброту души, а были лишь удобным прикрытием безразличия и лени, порожденных спокойной жизнью, комфортом и привилегиями сана.
Игумен, внешне бывший полной противоположностью надменной и жестокой настоятельнице женского монастыря, в душе был столь же эгоистичен, себялюбив и порочен, ибо, попустительствуя злу, причинял не меньшие страдания, чем те, кто творил зло открыто и намеренно.
Праздность, лень и трусость лишили его всякой воли к действию. Он был скорее осторожен, чем мудр, и так сильно опасался ошибиться, что редко осмеливался на какие-либо поступки.
