Голота покосился на пистолет, приклеившийся к его ноге, и подумал: «А ведь и впрямь перещелкал бы… Грешно ли отбирать чужую жизнь тому, у кого вот-вот отберут его собственную? А, Господи?..» Он вдруг вспомнил Анну, ее мертвые, стеклянные глаза, и зажмурился. «Не наказывай нас по беззакониям нашим, но поступи с нами по милости Твоей…»
Вернувшись в кабину пилота, Олаф раздраженно бросил задремавшему Недельскому:
– Их уже не одиннадцать, а десять…
Тот приоткрыл один глаз и, зевнув, процедил лениво:
– Сегодня к полудню ни одного не останется.
За бортом вертолета холодным светом осеннего солнца разлился день. Олаф в тревожной задумчивости наблюдал, как тень гигантской стрекозы скользит по сморщенной глади озер, перепрыгивает черные, словно обугленные скалы и уверенно разрывает паутину рек.
– Видите, – пилот протянул руку, – впереди гора Илевиламминнангас, за ней – озера Поясьярви и Юла-Висксьярви, а дальше – уже Финляндия.
– А где остров? – спросил Недельский, протирая глаза.
– Сейчас возьмем на пятнадцать градусов вправо. Видите каменную гряду? Сразу за ней – река Койтайоки. Она впадает в огромное озеро. Там и есть Хойту…
– На дубе – сундук, в сундуке – заяц, в зайце – утка, – криво усмехнулся Недельский. – А в утке – яйцо…
Пилот потянул рычаг.
– Жуткие места, – поежился он. – Безлюдные, безжизненные. Вокруг на десятки километров – ни одной души.
Вертолет перешагнул через каменную гряду и нырнул тенью в бескрайнюю водную гладь.
– Это озеро Юла-Висксьярви. – Пилоту явно нравилась роль экскурсовода. – Мне бабка рассказывала, что в старину в нем топили детей. Их каждую осень приносили в жертву богу дождей, снегов и морозов, чтобы наступающая зима не погубила людей и скот.
– Детей в обмен на скот? – Олаф с презрением фыркнул. – Дикий народ. Варвары.
Недельский оскалился:
– Ты – прямой потомок этого народа.
Петри вздрогнул, но ничего не ответил. Он лишь смерил своего заместителя взглядом, в котором одинаково читались презрение и отвращение.
Недельский невозмутимо отвел глаза и уставился в окно.
«Ничего, слюнтяй, – подумал он, – недолго тебе осталось. Я отыграюсь на тебе в Петрозаводске».
Гигантская машина дернулась всем телом и неожиданно просела. Петри и Недельский от неожиданности ухватились за сиденья.
– Ты чего? – спросил Олаф.
– Это он, – выдохнул пилот, кивая на бликующую рябь за окном.
Остров выплыл из рассветной мути так внезапно, словно поднялся со дна озера, чтобы ухватить добычу и скрыться обратно под водой. Черный клочок земли, ощетинившийся скалами посреди иссиня-серой зыби холодного озера, напоминал расплывшуюся кляксу на грязной промокашке[11] второклассника.
Петри и Недельский молча уставились на черное пятно мрачного острова, величиной с ладонь, и Олаф почувствовал легкий озноб.
– Мне надо найти площадку для посадки, – предупредил пилот.
– Машину поставь у самой воды, – распорядился Недельский. – Ищи место на берегу.
– Почему на берегу? – раздраженно спросил Петри.
– Путь к отступлению – вода, – пояснил Недельский с мерзкой улыбкой. – Вертолет нельзя блокировать или окружить. И за полосатыми наблюдать сподручнее.
Пилот снизил машину так, что стали видны черные причудливые узоры на скалах и уродливые трещины на мертвой земле. Он облетел остров по часовой стрелке и завис над водой.
– Километр в диаметре, не больше, – оценил Недельский и повернулся к пилоту: – Ну что встал? Ищи площадку.
– Мне показалось, есть одно место, – ответил тот почему-то глухим голосом. – Прямо напротив отвесной скалы.
– Ну так снижайся! – рявкнул Недельский. – Или штаны намочил?
– Мне бабка рассказывала… – пробормотал пилот.
– Мне плевать, что тебе рассказывала бабка! – оборвал его Недельский. – Сажай машину, слюнтяй!
Вертолет дернулся и пошел на второй круг. За окном проплывали грязные, щербатые камни, усыпавшие скалы со всех сторон. Казалось, кто-то гигантской невидимой рукой «посолил» ими остров, и они замерли, примерзли к скалам, с тем чтобы в один жуткий день – такой, как сейчас – вдруг сорваться вниз грохочущей смертоносной лавиной.
Пилот остановил машину над широкой полосой земли у самой воды и начал снижение. Олаф почувствовал, что сердце прыгнуло куда-то вверх и застряло в горле. Он смотрел, как кипит и пенится вода под брюхом вертолета, как летят сметаемые ветром комья земли и ошметки сухих растений, как растут в небо черными глыбами гнилые зубы скал.
Едва колеса коснулись берега, Недельский встал со своего места.
– Двигатель не глуши, – приказал он пилоту. – Пусть работает на холостом ходу. – И, повернувшись к Олафу, кивнул на дверь, ведущую в первый отсек: – У нас пять минут на то, чтобы поставить задачу «полосатикам».
Как только машина заняла устойчивое положение на земле, мотор поперхнулся и затих.
– Я же сказал! – гаркнул Недельский. – Двигатель не глушить!
– Это не я… – испуганно пролепетал пилот. – Он сам…
– Начинается… – вырвалось у Петри.
Он прилип к ветровому стеклу, ожидая вот-вот увидеть нечто ужасное и сверхъестественное. Но скалистый берег оставался пустынным и немым.
– Я не говорил тебе, – продолжал Олаф, – но первая экспедиция на остров завершилась трагично. Все погибли. Где-то здесь, вероятно, покоятся их останки.
– Я не собираюсь погибать! – отрезал Недельский. – Здесь есть кому это сделать за нас. Пошли… – И он распахнул дверь кабины, приглашая своего начальника на выход.
Осужденные все так же сидели в клетке «елочкой», и было видно, что они смертельно устали. Голота корчился от боли. Тело не слушалось и норовило завалиться на бок, руки, скованные наручниками за спиной, затекли и опухли.
С тяжелым скрежетом опустилась аппарель. Конвойные открыли клетку и первым делом выволокли из нее тело застреленного арестанта.
– Труп оставить на берегу, – распорядился Недельский.
Он упивался ролью заместителя начальника спецгруппы, а никчемность и слабохарактерность самого начальника, которые Недельский всячески старался продемонстрировать подчиненным, позволяли ему чувствовать себя безраздельным хозяином положения.
Осужденных по одному подняли с пола и выстроили вдоль решетки.
– Сейчас с вас снимут наручники… – начал Петри.
– Этого делать нельзя! – вмешался Недельский. – Мы можем лишь поменять им положение рук. Застегнем браслеты не за спиной, а спереди.
Олаф замялся. Ему не хотелось препираться с заместителем в присутствии подчиненных и, тем более, арестантов.
