Мощёная улица, по которой водили к шахтам заключённых, в этот час была пуста. Вокруг солеварни-тюрьмы громоздилось ещё несколько безликих строений, дальше среди строительного мусора таращились пустыми окнами кирпичные стены, за ними железнодорожная ветка тянулась к неприступным воротам, что перекрывали жерло тускло освещённого тоннеля, уходящего в каменные недра горы. Ветер гонял пыль и бурые листья.
— Ваше поручение я выполнил. Но при этом потерял двух солдат. — Капитан уже жалел, что связался со зловещим офицером из «Аненэрбе». Штернберг услышал его суетливые размышления о том, как ему теперь соскочить с крючка, и скривил рот в пренебрежительной усмешке:
— Прикончить заключённого — невероятно трудная работа, не так ли? Вы хотите получить дополнительное вознаграждение, хауптштурмфюрер?
Взгляд капитана заметался. В сущности, этот капитанишка был трусоватым и жадным типом.
— Вообще-то, да, я бы…
— А не подавитесь?
Круглое лицо капитана взмокло. Штернберг, не снимая перчаток, достал из кожаной папки приказ о переводе.
— Читайте: новое назначение — Мюнхен. Я всегда выполняю свои обещания. Выполню и в том случае, если вы где бы то ни было, оброните хоть единое слово о нашем уговоре. Вы помните, что я вам за это обещал?
— Так точно. — Капитан рывками продирался через мельтешащие слова приказа, едва вникая в их смысл. Не дав ему опомниться, Штернберг выдернул бумагу.
— Убедились? Скоро этот приказ окажется на столе вашего начальства.
— Я потерял двух солдат. Их убил… убил этот заключённый. Они умерли не сразу. Весь вечер лежали, бредили. У них лица стали чёрными, просто не узнать. Третий в лазарете. Комендант думает, там, под землёй, началась какая-то эпидемия.
Штернберг словно наяву увидел, как солдаты завели Мёльдерса в пустой коридор: низкий потолок, стерильное электричество, горячий сухой сквозняк из раскалённых глубин — дорога в преисподнюю. «Вас переводят в другой цех», — концлагерные убийцы всегда лгут с такой идиотической щепетильностью, будто эта обязанность прописана в уставе («Вы сейчас примете горячий душ», — говорят они людям, раздевающимся перед дверью в газовую камеру). Скорее всего, Мёльдерс ещё раньше прочёл их нехитрые мысли. Скорее всего, ему горло свело от бешенства и безнадёжности. И когда конвоиры, приотстав на несколько шагов, дружно вскинули винтовки, Мёльдерс внезапно обернулся. Двое сразу упали, но третий успел выстрелить, и чернокнижник, цепляясь за стену, осел на каменный пол с язвительной улыбкой, перекосившей его безгубый рот. Второго выстрела, сделанного перепуганным солдатом уже было не нужно.
Сначала Штернберг в сопровождении капитана спускался по ужасающе широкому, глубокому как дьявольская глотка тоннелю, ведущему во тьму, где что-то ревело и глухо клацало, затем был поворот налево и какие-то старые штольни с целым лесом заросших серым кристаллическим налётом подпорок и накренившимися, местами надломленными балками, под которые Штернбергу приходилось подныривать, придерживая фуражку. Потом в обе стороны раскрылся просторный зал с многочисленными фонарями на ступенчатых стенах, вдоль которых куда-то вниз вела гремящая, охающая на поворотах железная лестница, и начались запутанные коридоры, перегороженные мелкоячеистыми визгливо раздвигающимися решётками. Потолок и стены здесь были сплошь из каменной соли, то белой, то розоватой с жёлтыми прожилками и, изредка, с шершаво-красными, будто пятна засохшей крови, вкраплениями.
Среди белоснежных, в кровавом крапе, стен, под светом бьющего в глаза фонаря Штернбергу пришлось подождать, пока под присмотром капитана двое в полосатых робах вынесут третьего. Штернберг едва признал своего недруга в худом долговязом пятидесятилетнем мужчине с седой щетиной, который очень прямо, с каким-то жутким и, чудилось даже, вполне осознанным достоинством лежал на каменном полу, прикрыв костлявыми ладонями запёкшиеся пулевые отверстия на груди. Однако Штернберг узнал презрительную ухмылку мертвеца, адресованную именно ему, только ему, никому другому. И ничего не почувствовал, глядя на труп врага, — ни ненависти, ни злорадства, ни облегчения. Внутри была лишь пустота поставленных друг против друга и бесконечно умножающихся друг в друге зеркал, каменно-холодная гладь.
Капитан с оторопью заметил, как похожи эти двое, живой и мёртвый, разворотом плеч и прямой сильной худобой почти нечеловечески удлинённых тел. Штернберг же обратил внимание, что и без того слабая аура капитана изъедена предсмертным проклятием мага, витавшим среди посверкивающих соляными кристаллами стен. Весьма вероятно, мюнхенской карьере новоиспечённого штернберговского протеже не суждено было состояться. Штернберг уже нисколько не боялся признаться себе в том, что его это вполне устраивает.
* * *
Спустя несколько дней Штернберг завершил работу над своим проектом по включению Зонненштайна. Теперь он был готов дать Германии столько времени, сколько ей потребуется для победы.
Однако с его собственным временем начали происходить странности. Штернберг удивлялся тому, что прежде всякий день вмещал бездну неисчерпаемых возможностей, а теперь времени не хватало даже на самое необходимое. Он заметил, что сутки стали словно бы вдвое короче, и готов был поклясться, что секундная стрелка на часах движется в два раза быстрее, чем раньше.
Посланницы Даны всё реже навещали его сны. Вскоре ему вовсе перестало сниться что-либо, кроме концлагерей — заснеженные пустыни, километры колючей проволоки, деревянные бараки, пулемётные вышки, дымящие кирпичные трубы и оберштурмфюрер Ланге в качестве бессменного проводника. Ещё, изредка, повторялся совсем другой сон: в нём Штернберг, таясь и робея, следовал за конвойными, провожающими в нижние миры человека, который с ироничной усмешкой обернулся навстречу своей, уже давно известной ему, судьбе, спрятавшейся за спинами подкупленной охраны.
Штернберг понимал, что ничего лучше этих снов не заслужил.
Рабенхорст
4 ноября 1944 года
Обещанная «генеральная репетиция» не состоялась. С раннего утра зарядил нескончаемый серый дождь, и Франц невозмутимо впряг солдат в хозяйственную работу. Хайнца он послал мыть полы на втором этаже, в комнатах Штернберга. Хайнц был порядком раздосадован: ему представлялось, что командиру с его невероятными способностями было вполне по силам исправить неподходящую для прогулок погоду. К тому же Хайнцу казалось, что мыть в доме полы чуть ли не каждый день — сущий идиотизм, и ничего больше.
