Не самая плохая доля.
— Это иллюзия, — сказала она. — Болезнь. Зараза идет от озера.
Али села. В животе у нее заурчало. На глаза попались часы на руке. Время остановилось. Все правильно. Сон.
— Ты голодна, — сказал Грегорио. — Путь был долгим.
Он протянул ей что-то на раскрытой ладони. Ее вновь окружили голоса.
«Яблоко», — шептали они.
Действительно яблоко. Спелое, без единого изъяна. Казалось, оно меняло свою форму на ладони Грегорио — словно трюк фокусника, когда один предмет превращается в другой. Но Али не могла разгадать секрет фокуса. В животе опять заурчало.
— Бери.
Черные усы раздвинулись. Сверкнули белые зубы.
«Грегорио».
Али надкусила яблоко. Оно оказалось хрустящим, вкусным и холодным.
— Пойдем со мной, — позвал Грегорио. — Нам нужно о многом поговорить.
Во всем виноваты голоса. Это они вытащили его из-под груды камней. Нужно каким-то образом вновь похоронить его.
Али медленно встала, покачиваясь от усталости и голода. Грегорио поддержал ее. Его ладони гладили руки и бедра Али, обхватывали груди. В этом не было ничего эротического или рискованного. Его руки, жадные и любопытные, казались какими-то отстраненными, словно он гладил собаку или лошадь. Не похоже на Грегорио. Хотя он не Грегорио. Это сон, ее сон.
«Проснись!»
Они спустились по обвалившейся лестнице. Вошли в каменный лабиринт, то ли поднимавшийся с пола, то ли оседавший в него. Шаг за шагом она погружалась в невероятный мир.
В воздухе мелькали бабочки. Гудели цикады. Мимо пролетела птица квезаль с яркими длинными перьями; в ее клюве трепыхался кузнечик. Вверху кружились зеленые попугаи. Вдалеке над водопадом поднимались клубы молочно-белого тумана.
— Это не настоящее, — сказала Али, обращаясь сама к себе.
— Скажи, что ты видишь.
Она описала оазис с кедрами, попугаев, бабочек и Тадж-Махал.
— Я ожидал от тебя большего.
Он казался разочарованным.
Неужели ей возражает порождение ее собственного сна?
Грегорио что-то сказал. Она не поняла. На запястье села бабочка. Али почувствовала легкий поцелуй.
— А теперь что ты видишь?
— Одного из твоих монархов.
— Ты не пытаешься. Смотри внимательнее. Увидь.
Давным-давно, еще в монастыре, Али прошла курс духовного размышления. «Сто первая молитва», как называли эти занятия девочки. Сестра Эллен, больше похожая на буддийского монаха, чем на монахиню, учила их искусству созерцания. Суть заключалась в том, чтобы раскрыть свой разум, одновременно закрывая его. Рассеять иллюзию.
Али закрыла глаза. Сделала глубокий вдох, отбросила страхи, усталость и голод.
«Тихо», — мысленно приказала она голосам.
А затем отключилась от этого мира, даже от мыслей о нем. Очистила свой разум.
Шепот стих. Али открыла глаза.
Крылья с оранжевыми и черными узорами исчезли. На их месте были сухие, испещренные прожилками мембраны. Бабочка стала черной. Ее тельце раздулась от крови. Али нахмурилась. Пиявка с крыльями?
Она накрыла бабочку ладонью. И отвлеклась. Голоса вернулись.
«Монарх, — шептали они. — Крылья. Трепещут. Оранжевые с черным».
Али убрала ладонь — пиявка исчезла. С руки взлетел грациозный монарх. И даже оставил оранжевую пыльцу на кончиках пальцев. Али потерла пыльцу большим пальцем, и та превратилась в кровавую полоску. А затем снова стала оранжевой и сухой.
Голоса окружали ее. Шептали, уговаривали.
«Пыльца, а не кровь, — повторяли он. — Бабочки. Красота».
Грегорио наблюдал за ней.
— А теперь слушай, — сказал он. — Услышь.
Вихрь шепота — голоса умерших — закружил ее. Множество языков были подобны музыке во сне. Так легко поддаться их уговорам. Но ей удалось расчленить их.
Закинув руки за голову, Али впускала в себя голоса и отделяла друг от друга. Словно разделывающий тушу мясник, она отсекала то, что напрямую ее не касалось — горловое пение и гортанные языки, подражательные звуки животных, доисторическое мычание, — и искала знакомое. С английским было легче всего. Али различала отдельные слова. Слышала их. Видела, как они оживают.
С каждым взмахом крыльев бабочки слова влетали в ее голову: «бабочка», «монарх», «крыло», «оранжевый», «черный»… Она увидела каплю воды, и шепчущие голоса придали ей смысл: «прозрачный», «влага», «бусинка», «свет»… То же самое происходило с зелеными попугаями в кедровом лесу. Слово за слово, при помощи тысяч и миллионов слов в ее мозгу формировалась иллюзия.
Каждый голос был занят своим делом. Один нашептывал об иглах кедра, другой — о наросте на стволе. Все вместе они создавали дерево, затем и лес. Голоса выстраивали песни сверчков, аромат цветов апельсина и корицы.
Али резко обернулась. Черные глаза Грегорио стали светло-голубыми. Голливудские усики исчезли, а на щеках проступили грубые шрамы. Это длилось не больше секунды. Затем голоса снова прорвались в ее мозг. Вновь появились лес и ярко-зеленые попугаи. Лицо Грегорио — или маска — вернулось на место. Но Али уже видела. Знала. Это не он.
— Кто ты?
— Кого ты видишь?
— Маску, — ответила она.
— Это твоя маска, Али, а не моя. Ты надела ее на меня. И только ты можешь ее снять.
— Али? — повторила она. — А что случилось с Александрой?
Шарада с Грегорио разгадана.
Маска словно растворилась. Образ Грегорио уступил место другому лицу, скрывавшемуся под ним. Али ясно видела его — морщины, шрамы, следы от старых ран, отнятая жизнь и вечный поиск самого себя. Лицо преисподней, каким она увидела его десять лет назад, лицо варвара, худого и голого, как Адам. Это был отец ее ребенка.
— Айк… — выдохнула она.
Что это за сон, который все длится и длится?
Волосы Айка поседели. Когда-то Али сравнивала его глаза с синим небом, теперь подземелье выбелило их, превратив в голубоватые стеклышки. Мощные плечи, созданные для того, чтобы носить рюкзак в пустынных горах, исхудали так, что сквозь кожу проступали кости и сухожилия.
— Что ты здесь делал? — спросила она.
— Лучше, но ненамного.
Ни объятия. Ни поцелуя. Ни намека на прошлое. Как будто и он разочаровался в ней.
— Айк, это я.
— Поешь.
Больше он ничего не сказал. Али всматривалась в удлиненное, с резкими чертами лицо. За эти годы Айк отдалился не только от нее, но и от самого себя.
— Мы должны выбраться отсюда.
— Что мы и делаем, — кивнул Айк.
Тем не менее он продолжал вести ее в глубь лабиринта.
Спотыкаясь, Али ковыляла за ним. Айк молчал. Не спрашивал о ребенке. Не пытался перекинуть мост через минувшие годы. Просто шел. При каждом шаге его голые ягодицы сокращались и расслаблялись. Подошвы ступней почти беззвучно ступали по камням.
