— Все нормально будет. Как всегда, и во все века — обычный передел собственности. Только, что попроще стало все, приблизительно, как во времена египетских фараонов: "…Я убил их мужчин, я связал их женщин, я взял их добро, я угнал их скот, я сжег их ячмень, я стоптал его!" — процитировал он какой-то древний документ. — Люди даже гордились этим, на каменных плитах вырубали, чтобы на века осталось, — и не заморачивались даже оправданием. Почему? Потому, что могу, силы у меня больше, потому что! Здесь же, я думаю — может и лучше станет, хотя бы для деревень ваших… А крови большой не будет, разве что — пальнет кто сдуру. Никто курицу, несущую золотые яйца, резать не станет — если такая возможность есть. Разделят попросту, что от бандюков осталось, сферы влияния чуток перекроят. Было Княжество бандитское — станет Баронетство вояцкое, и всех делов. И не мы эту войну начали — так что не переживай.
Крысолов запрыгнул к ним в кузов.
— Старлей сам договорится с Советом здешним, — слегка запыхавшись, сказал он, — а нам пока в больницу надо.
"Урал" подкатил к больничному двору, в который они въехали только сегодня ночью, хотя Артему показалось, что после этого прошло уже месяца три. Сколько всего после этого случилось…. Он глянул на свои японские часы — было без двадцати минут четыре. Ладно, хоть не в боевике каком — когда на последней минуте приходится в дверь врываться, и волосатую руку Саенко, тянущуюся к рубильнику перехватывать. Интересно — а у него, правда, руки волосатые?
Грузовик остановился на краю площадки, первым из машины выскочил Крысолов, затем они со Старым, а потом, повинуясь резким командам старшины, из машины горохом посыпались солдаты, выстраиваясь вдоль площадки в редкую цепь. Редкую то редкую — а все же без малого двадцать стволов. И люди, что их держат — знают, как их применять. Видно было, как засуетилась охрана, но, похоже, простая больничная, не саенковские мордовороты. Крысолов перебросился парой тихих слов со старшиной, а потом сказал своей тройке, молча стоявшей в стороне от машины:
— Ну, что: пошли, ребята? — подхватил с асфальта старый, потрепанный рюкзак, и первым двинулся к больнице. Старшина со своим небольшим отрядом остался возле машины, но демонстрация того, кто тут и с кем против кого — была достаточно ясной. Пока они подходили к дверям — Артем быстро пробежался взглядом по окнам и успел подумать, что их прибытие оценили: в каждом окне было полно бледных лиц, с опаской выглядывающих на улицу. Похожие лица, вот так же с испугом выглядывающие из окон и дворов, он успел заметить, еще, когда они ехали по улицам поселка. То, что власть в поселке может измениться — и довольно круто! — поняли, как видно, многие и это беспокоило их, потому как нарушало спокойную, уютную, сытую жизнь, а вот что будет дальше — они не знали. И плевать, что теперь почти у каждого сейчас ствол — не в том дело, есть ли он у тебя, а в том, готов ли ты его применить. Было видно, что здесь, как и в его родной деревне, большинство явно хотело только одного: чтобы все было спокойно. Если можно — ну как нибудь без этой ужасной стрельбы, без крови, без встающих зомбаков, в одного из которых можешь превратиться ты сам. Может, это и было правильным, инстинкт самосохранения и все такое, вот только много ли его односельчан осталось в живых, уйдя в леса и надеясь отсидеться там, пока кто-то другой за них воевать будет? Сколько из них вздохнуло с облегчением: "Сегодня — не меня!!!" — пока кого-то вели к Хану в палатку, только для того, чтобы прожить лишний день, а завтра самому пойти на убой, чтобы с облегчением вздохнул кто-то другой? Хотя, если Старый прав — бояться им особо нечего: вояки и вправду, вряд ли начнут сейчас крутой передел, устанавливая жесткие порядки и наводя любимую старшиной "дисциплину". Так что по прежнему будут тянуться сюда торговые маршруты, будут шуметь ресторанчики и петь в них хриплоголосые шансонье, а заводик — штамповать лекарства — пока не опустеют последние склады сырья.
Их ботинки топали почти в унисон по серому, растрескавшемуся асфальту двора. "Мальчик-член", как старый знакомый, вскидывал навстречу руку, оттопыривая гипсовую губу.
Войдя в холл, Крысолов мерным шагом направился к стойке регистратора, а Артем с нарастающей тревогой заметил, как испуганно шарахается от них в сторону медперсонал, а охрана жмется по углам. Чего это они так? Неужели только оттого, что они с вояками приехали? Внезапно острое предчувствие беды накатило на него холодной волной. Что-то подобное почувствовали, наверное, все, и Крысолов тоже: он ускорил шаг, почти подбежав к стойке.
— Мы оплату принесли, — его голос внезапно охрип, — с нашими бойцами — все в порядке?
Девчонка-регистратор судорожно раскрывала рот, пытаясь что-то произнести, и — не могла.
— Умер ваш один, — угрюмо пробурчал стоявший рядом знакомый фельдшер Иван.
— Кто? Банан? — севшим голосом спросил Крысолов.
Иван, скривившись, помотал головой.
— Однорукий… Час назад…
… Сикока лежал на металлической каталке, и, казалось, стал выше после смерти. Вернее, не выше — длиннее. Выше он уже не будет никогда. Лицо его сильно отекло, так что узкие глаза навсегда скрылись под тяжелыми мешками век, руки тоже — марлевые завязки, которыми их связали на груди, глубоко впились в желтовато-восковую кожу запястий. Непонятно почему — но, похоже, у Сикоки вся кровь вытекла — были видны потеки ее, не вытертые до сих пор. И, похоже, было кровил он со всех отверстий — даже из крохотных точечных ранок, оставшихся после уколов иголкой в руки, а уж из культи руки — там вся повязка насквозь промокла. Кусок, уронив голову на стиснутые добела кулаки, заходился в беззвучном плаче, сидя рядом с каталкой на стуле. Плакал и командир, да и у самого Артема влага, катящаяся из глаз, то совершенно застилала зрение, то, наоборот, внезапно резко проясняла и усиливало его, будто оптикой, так, что становились видны мельчайшие детали — рваный дерматин на стуле Куска, царапины на металле каталки. Порошинки вокруг маленького пулевого отверстия на виске Сикоки. Не плакал, кажется один Старый: он спокойным голосом ровно и монотонно бубнил Варьке (вот уж кто рыдал — за них обоих!), обняв ее за плечи и низко наклонившись:
— … Еще раз говорю: да, так бывает. Человек смертен вообще, по своей природе. Еще более он смертен на фоне заболевания, а оно у него было….Нет, ты правильно определила группу…. И резус — правильно…. В крови человека, помимо фактора резус, еще куча других, и каждый из них может вызывать агглютинацию, что и привело в итоге к почечной недостаточности. В такой больнице, как эта, их невозможно было бы определить в самое лучшее время. А, может, и просто на фоне шока почки стали — полно таких случаев, у меня несколько раз после обычной операции, на которой пациент уронил давление на полчаса — развивалась. А спасти его мог бы только гемодиализ — так, где его возьмешь? Чего так быстро? От почечной так быстро — не умирают? Бывает, что и умирают, только у него потом уже и ДВС пошел — синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания крови. Кровит человек — и хрен чем остановишь, потому что у него — все факторы свертывания израсходованы, и тромбоциты тоже…. Было. Было лекарство — "Ново-севен" называлось — еще до Херни пару штук "зеленых" доза стоила, сейчас и не знаю, есть ли хоть у кого оно….Да будешь ты еще врачом — и всегда будут пациенты, которых нельзя будет спасти. Ты знаешь, скольких я похоронил? И тоже: знаешь, как лечить, как спасать, а — нет этого у тебя. То ли новейших антибиотиков, то ли кардиостимулятора, то ли томографа. То ли еще какой хрени. И в чем тут твоя вина? Всегда так было и так будет. Вы здесь сделали все, что было возможно в этой больнице, в этих условиях…
