Варька, тем не менее, продолжала в голос реветь, так что рукав куртки Старого, в который она уткнулась, потемнел от слез.
В дверь небольшой палаты, где каталка с телом маленького следопыта выстаивалась два часа после смерти, зашла Вера Петровна, та самая врачиха, что принимала их ночью
— Ну, что, как там наш Банан? — громко задал ей вопрос Старый. Правильно, вообще-то: о живых надо думать, мертвым все равно уже. И, как-то, действительно: пропал горький, щемящий комок в горле у Артема, вскинул голову Кусок, последний раз смахнул с лица слезы командир. Даже Варька престала реветь в три ручья и лишь автоматически продолжала всхлипывать — но все реже и реже.
— Ну, получше, конечно, — осторожно сказала женщина. — Легкие расправились. И ухом слышно, и на рентген его свозили. Вот: — она передала Старому листок бумаги, на котором было мутноватое — но все же изображение грудной клетки.
— А, КРГ-ешная, понимающе кивнул Старый рассматривая распечатку снимка.
— Да, повезло, что нам тогда эту установку смонтировали, прямо перед самой Бедой, — подтвердила врачиха. — Если бы не она — не знаю как бы мы рентген делали. Аппаратов рентгеновских, причем хороших, портативных — не проблема достать. А вот пленка…
— Понятно, — кивнул головой Старый, продолжая изучать распечатку, — вот тут вроде, полоска воздуха еще есть, — провел он пальцем вдоль изображения грудной клетки. — Но, согласен, рассосется само. А сознание?
— Практически, ясное. По крайней мере, по шкале Глазго — не менее 14 баллов, а, может и всех пятнадцать. Ну, может, легкая задержка при разговоре.
— Так мы пройдем к нему, можно?
— Ну, вам то кто здесь откажет? — улыбнулась та, почти не раскрывая рта, но глаза ее весело блеснули, — раз уж вы самого Тимура прятаться заставили…
…Тимура Крысолов тогда, действительно, если бы нашел — наверное, убил бы. Услышав о смерти своего следопыта, командира охватила ярость. Он ринулся на этаж, где, согласно указателям располагалось начальство. Хоть Старый и говорил, что надо бы разобраться, не лететь сгоряча, да и вообще — не выбросили же Сикоку, Крысолов не хотел ничего слушать. Немудрено, что весь персонал такой зашуганный сидел. Артем, вообще-то тоже разъярился, и был готов пострелять любого — и даже тех же врачей, а уж эту сволочь в костюмчике — так за счастье. Охранник, стоявший у двери только кадыком глотнул, когда их увидел.
— У себя?! — рявкнул Крысолов еще издали.
С охранника, как будто веником смахнули всю крутизну, и он что-то виновато забормотал, сторонясь с их пути, впрочем Крысолов его не стал и слушать. Пинком под ручку он попробовал высадить дверь, но замок в нее был врезан крепкий — так что она не поддалась и второму удару. Тогда, не долго думая, командир выхватил пистолет и всадил несколько пуль в никелированную пластину — какая-то деталь с тонким звоном отлетела и врезалась в стену рядом со вжавшимся в нее охранником. Явно не в себе командир был — так можно и на рикошет нарваться. Крысолов снова, шалея, долбанул со всей мочи ботинком в дверь, вокруг косяка обвалилась штукатурка, в воздухе повисла тонкая пыль….Наконец, искореженный замок не выдержал, и после очередного удара дверь распахнулась настежь — Крысолов едва не провалился внутрь пустого саенковского кабинета. Впрочем, то, что кабинет пустой — они все, и, кажется даже сам Крысолов, поняли еще до того, как туда ворвались. Наверняка, другая была бы реакция и у охраны, да и у самого Саенко, будь он, по-прежнему, на месте. Крысолов сгреб за грудь побледневшего, несмотря на загар, охранника и прошипел ему прямо в лицо:
— Скажешь, где он — будешь жить. Зомбану…
Злоба из глаз командира исходила лютая — прямо как у зомбака свежеиспеченного, так что охранник, видно было, реально испугался — даром, что на полголовы выше был
Испуганно тряся нижней губой, и судорожно открывая рот, он нашел в себе наконец силы выдавить:
— Уехал он…. Сразу, как ему сказали, что вы сюда с военными едете… Не знаю, честно…
Может, взбешенный Крысолов и кончил бы охранника — судя по тому, что о них Иван рассказывал, наверное, так и надо было сделать — но тут уже Старый незаметно как-то оттер от него командира.
— Потом найдем, — негромко сказал он, — а пока — давай к Сикоке, командир…
…Банан про Сикоку уже знал, и болезненно скривился, когда увидел их у своей кровати. Не заплакал, правда, да и они изо всех сил постарались подбодрить товарища. Старый особенно постарался: он в таких красках расписывал, как Артем выдирал Варьку из под поваленного дерева, что даже Кусок, все еще игравший желваками, заулыбался, а к концу рассказа у всех уже отлегло. А Артем это уже и раньше знал: какие ни будь похороны печальные — а уж их то он насмотрелся еще и до Беды, и, тем более, потом… Да, так вот: вроде кажется, что совсем невмоготу, и не время шутковать не та минута, а — пошутит кто-то, вспомнит о покойнике веселое что, или так даже — отвлекутся люди, заулыбаются — а там и дальше горевать можно. Но уже легче стало, а так, если все время пружину крутить — так и порвется она. Во всем меру знать надо, даже в горе. Вот даже, как мать хоронили — плакали все конечно, а и смеялись тоже, особенно, как батя рассказывал, как они на лодке плавали и перевернулись…
…Хоронили Сикоку, вернее, Цоя Кима Паковича, так Крысолов в свидетельстве о смерти указал, на следующий день, еще до обеда. Вскрытия не проводили, Старый сказал, что теперь хоть с этим легче стало — прямо, как в Израиле, где его друг патологоанатом до Херни работал. Так он, говорил, совсем навыки вскрытия там за несколько лет жизни подрастерял: мало того, что от вскрытия все по религиозным соображениям отказываются, так и тело по законам что иудейским, что мусульманским, должно быть захоронено в день смерти до захода солнца — какое уж тут вскрытие. И тоже понятно — на их то жаре покойнику долгонько залеживаться не след, не то, что у них, где ту же Колбасиху четыре дня не могли похоронить. Морозы в ту зиму стояли такие лютые, что мужики не могли никак могилу выкопать — так земля промерзла. На все два метра, что под могилу тогда положено было. Так вот четыре дня ломами и долбили. А кострами греть, как все шибко знающие советуют — так тоже не сильно способствует: земля в грязь превращается, плюхаешь потом ломом в эту грязюку, так еще больше заманаешься. Ну, и потому еще, наверное, три дня покойник у нас лежит — что расстояния не те. Пока вся родня по нашим дорогам соберется — как раз, глядишь, пара деньков и пройдет. Вот в последние годы, перед Херней, Артем запомнил, три дня уже никто не держал — хоронили на следующий, ну на второй день — если, конечно, не такая засада, как с Колбасихой получилась. А почему? Машины у всех появились, другой транспорт, быстрее доезжать стали. Кто уж совсем дальний из семьи — так тот и в три дня не успеет. А вот у Сикоки — никак ему тот Ким Пакович не ложился на язык — никакой семьи не было. Вернее, была когда-то — да вся в первые дни и пропала, в Питере. Жена, сын и оба родителя. Так что — одна у него теперь семья осталась. Команда. Они его и проводят.
