Он сел ещё прямее, очень официально.
— Из всего клуба мы были признаны наиболее подходящими кандидатами, чтобы попытаться перевести насилие в соблазн, если возникнет необходимость.
— Он слишком высокого мнения о вас или слишком низкого обо мне.
— Последнее неправда, и ты это знаешь, — ответил Реквием.
Я вздохнула:
— Скажем, что так я сегодня себя чувствую.
Грэхем высказал это вслух:
— Ты себя чувствуешь безнравственной шлюхой за то, что оприходовала Байрона.
Я глянула на него:
— Можно сказать и так.
— Это точное выражение твоего самоощущения, — сказал он уверенно.
— Ты уверен?
— Судя по тому, как ты держишься — да. Кроме того, мне известна твоя репутация. Если кто и может устоять перед соблазном, так это ты.
— Все мне это говорят, но что-то я последнее время не замечаю за собой такой стойкости.
— При дворе Бёлль Морт я веками жил в компании тех, кто был сильнее меня, Анита. И я лучше других знаю, как надо было каждую ночь биться за своё существование, чтобы тебя не поглотила сила этих других. — Он помолчал, потом шёпот его наполнил тёмный салон: — Если не соблюдать осторожность, их красота станет для тебя небом и адом, ты предашь любой обет, изменишь любой верности, отдашь сердце, ум, тело и бессмертную душу, чтобы пробыть возле них хотя бы ещё одну ночь. А потом придёт холодная ночь, через сто лет после того, как истощится страсть и ничего не останется, кроме пепла, ты поднимешь глаза и увидишь, как на тебя смотрят, и тебе этот взгляд известен, ты его уже видел. Ещё сто лет, и кто-то смотрит на тебя так, будто ты — само небо, но в сердце своём ты знаешь, что не небо ты несёшь в себе, но ад.
Я не знала, что на это сказать, а Грэхем нашёл слова.
— Теперь я знаю, почему тебя назвали Реквием. Ты поэтичен, но охренительно мрачен.
В этот миг я была с ним полностью согласна.
Глава сороковая
Кладбище «Сансет» представляло собой сочетание нового и старого. Большие статуи ангелов и плачущих дев чередовались с современными плоскими камнями — куда менее интересными. Но все равно кладбище это оставалось местом упокоения богатых и знаменитых, вроде нашей известной семьи пивоваров Бушей.
В своё время Эдвин Алонсо Герман был весьма важным человеком, и, судя по памятнику, он был того же о себе мнения. Монумент возвышался в темноте крылатым гигантом. Света хватало, чтобы разглядеть ангела с мечом и щитом, который будто сейчас вынесет решение, и оно тебе не понравится. Конечно, может, это мне только сегодня так казалось.
Больше дюжины народа ждало меня на мощёной дорожке — в основном адвокаты, хотя было достаточно родственников, чтобы едва не затеять драку, как только я представилась и кратко объяснила, что буду делать. Я стала с некоторых пор заранее говорить, что буду использовать мачете и обезглавленных кур — по двум причинам. Однажды слишком ревностный телохранитель очень богатого человека чуть не застрелил меня, когда я вытащила большой нож. На другом кладбище, где я работала по заказу одного исторического общества, секретарша этого общества налетела на меня и попыталась спасти бедных птичек. Оказалось, что она веганка — это вроде озверевших фундаменталистских вегетарианцев. Я потом радовалась, что не надела пальто, потому что ношу только кожаные.
Сегодня тоже было достаточно прохладно, чтобы надеть пальто. Обычно в октябре в Сент-Луисе теплее. А может, это сегодня мне казалось холодно в лоскутках вместо трусиков. В этом скудном бельишке меня удивили две вещи: во-первых, если преодолеть впечатление, будто что-то врезается в задницу, то не замечаешь неудобства, а во-вторых, эти полоски под короткой юбкой в холодную ночь ни хрена не греют. Никогда не ценила по-настоящему, насколько кусочек шелка или атласа греет задницу. Оценила сейчас, шагая по траве в сапожках и коротенькой юбочке, кутаясь в чужой пиджак, но стараясь не тыкаться лицом в воротник. Не хотелось повторять то, что произошло в машине. Я усилием воли пыталась тепло торса загнать вниз и жалела, что не взяла пиджак у кого повыше. Он бы не так хорошо смотрелся, зато закрывал бы задницу.
Я встала перед могилой, хотя, поскольку это было на двухсотлетнем кладбище, за которым ухаживали как следует, невозможно было точно сказать, где эта могила раньше была. Очень многие могилы перенесли сюда за многие годы с кладбищ поменьше, поскольку растущее население требовало земли. Но я достаточно опустила щиты, чтобы знать, где именно могила Эдвина Алонсо Германа. Его кости здесь, это я чувствовала.
Для зрителей с дороги, которые оплатили шоу, это выглядело так, будто я остановилась, не доходя до массивного ангела. Но мой опыт подсказывал, что как только зомби выползет из могилы, публика всегда решает, что шоу удалось. Они прощают мне любой непрофессионализм шоумена, стоит им увидеть, как я подняла мертвеца. Забавно.
Клетка с квохчущими курами стояла возле моих ног. Грэхем поднёс её мне и поставил там, где я сказала. Без спора. Как только мы вышли из джипа, он перешёл в режим серьёзного телохранителя. Без улыбки, совершенно деловой, каким я видела его в клубе. Одет он был в простую белую футболку и чёрные джинсы, кроссовки и собственную короткую кожаную куртку. Форменную рубашку «Запретного плода» он сменил без напоминаний. Шутник и балагур исчез, осталось очень серьёзное лицо и пара тёмных глаз, оглядывающих кладбище, стоящих рядом людей, пространство за ними — он явным образом осматривал периметр. Он казался идеальным телохранителем. Я не стала разубеждать адвокатов, которые так и решили, и показала повязки у себя на лице, на запястье и на пальцах, подтверждая его необходимость. Никто из них не стал спорить, что, дескать, это частное дело и никого здесь быть с ними не должно, — стоило только Грэхему тёмным внимательным взглядом окинуть их лица. Он отлично умел смотреть — суровость глаз и лица никак не вязалась с тем, каким он был в машине. Интересно.
Реквием нёс мою спортивную сумку с остальными аксессуарами подъёма мёртвых, за исключением кур. Они вопят, если их нести неровно или небрежно. Поскольку я собиралась сегодня их убить, то пугать их не входило в мои планы. Мне приходится убивать, чтобы поднять мёртвого, но я стараюсь делать это как можно безболезненней. А страх определённо идёт впереди боли в неприятной ситуации. Оказаться кровавой жертвой — это неприятная ситуация, даже для курицы.
Я убедила Реквиема оставить в джипе длинный чёрный плащ, поскольку в нем он выглядел как гламурная версия Мрачного Жнеца. А без него — как будто собирается в клуб. Может быть, дело в кожаных брюках? Или в сапогах? Или в шёлковой рубашке с длинными рукавами, темно-зеленой, от которой его белая кожа чуть ли не светилась. От неё и глаза его казались бирюзовыми, будто в яркой синеве мелькала где-то зелень. Его присутствие было труднее объяснить, чем Грэхема, потому что даже без плаща он не был похож на телохранителя. Он выглядел тем, кем был, то есть никем таким, кого потомки Германа желали бы здесь видеть. Единственный ходячий мертвец, который сегодня был им нужен, это сам Герман. Я просто им сказала, что вампир здесь останется — могут радоваться или так проглотить. Ещё я им напомнила, что не обязана буду возвращать задаток, если они решат не поднимать Эдвина Германа из могилы. Я вот она, прибыла и готова выполнить свою часть договора.
Если у вас возникает потребность, чтобы для вас подняли зомби, мёртвого уже лет сто, то вы попадаете на рынок, где условия диктует продавец, а продавец этот — я. В Соединённых Штатах есть ещё два аниматора, которые могут это сделать — один в Калифорнии, другая в Новом Орлеане, но их здесь нет, а я есть. Кроме того, они почти так же дороги, как я, и им пришлось бы оплачивать самолёт и отель. Опять же траты.
Так что адвокатам пришлось заткнуть глотки родственникам. Хотя одна пожилая дама из членов семьи, унаследовавших деньги, заявила, что уйдёт, если «демон» останется. Демон? Если она приняла Реквиема за демона, то это она настоящего демона не видела. Я видела, и я понимаю разницу.
