Я встряхнула головой, подавляя искушение. Борясь с собой, чтобы не расползтись сладкой густотой по могилам. Чтобы удержать в себе остатки того, что я есть. Но мне нужна была помощь. Я вспомнила Жан-Клода, но это было не то. Мне надо вспомнить, что я связана не только с мёртвыми. Я живая.
И я потянулась к третьему нашего триумвирата. К Ричарду. Он посмотрел на меня, будто я возникла из воздуха над ним за семейным столом. Я увидела его отца, точь-в-точь постаревший Ричард, и почти всех его братьев. Они сидели за столом, передавая друг другу синюю миску. Шарлотта, его мать, выходила из кухни. Она была все ещё примерно моего роста, с медовыми светлыми волосами, одновременно миниатюрная и фигуристая. Если не считать цвета волос и кожи, Шарлотта даже напоминала мне меня. Не без причины почти все братья Зееманы выбирали миниатюрных и сильных женщин. Шарлотта несла большое блюдо, улыбаясь и болтая со своими домашними. Я не слышала её слов, и вообще никаких звуков этой радостной семейной сцены. Они были все так счастливы, так прекрасны. Нет, это не надо переносить сюда.
Я хотела удалиться, и голос Ричарда зазвучал у меня в голове:
— Анита, подожди, подожди, пожалуйста!
Извинившись, он встал из-за стола и вышел через большую гостиную на веранду, по ступеням, пока его взгляд не увидел то же небо, что было сейчас надо мной. Когда он посмотрел вверх, на меня, он будто почувствовал что-то необычное, потому что сказал:
— Боже мой, Анита, что случилось? Мне приходилось ощущать твою силу, но не так, как сейчас.
Я не настолько владела собой, чтобы говорить мысленно, и Реквиему предстояло услышать половину разговора, но мне было не до того.
— Вампиры твердят, что мы вышли на новый уровень силы.
Он обнял себя за голые руки, торчащие из рукавов футболки — не стал терять времени, чтобы взять куртку.
— Как будто вся ночь дышит твоей силой. Что я могу сделать?
— Напомни мне, что я не мёртвая. Напомни, что мои корни — это создания, у которых бьётся сердце.
— Чем же это поможет?
Я чуть не заорала на него с досады:
— Да Господи, Ричард, помоги, когда просят помочь! Если ты этого не сделаешь, мне даже подумать страшно, что я подниму сегодня на этом кладбище!
Он кивнул.
— Прости, Анита. Прости, я виноват.
Он посмотрел вниз — я знала этот жест. Он думал, или собирался с силами для чего-то. Обычно для чего-то такого, чего ему делать не хотелось. Но сегодня у меня не было времени думать о Ричардовых заморочках, меня слишком пугала сила, пульсирующая в земле вокруг меня. Холодный пульс, который грозил охватить все могилы. Я знала, что сегодня могу поднять этакую гниющую армию зомби, как в кино очень любят показывать, что обычно к реальной некромантии отношения не имеет.
Ричард обернулся к дому и сказал:
— Мам, все в порядке. Просто мне нужно немного побыть одному. Посмотри, чтобы никто из дому не выходил. — Он послушал и покачал головой: — Нет, мам, полнолуние ещё не близко.
Он вышел на открытое место, подальше от света окон, и опустил щиты — метафизические стены, которые держат его зверя в клетке и позволяют ему сойти за человека. Недвижный воздух был напитан тысячью ароматов: зрелость яблок в саду за домом, зеленое одеяло густой травы, деревья, резкий запах амбрового дерева, мягкий аромат берёзы, сладковатая гниль тополя и над всем этим — сухая благодать опавших листьев повсюду вокруг. Потом пришли звуки. Последние сверчки, допевающие в этом году свою жалобную песню. Другие лесные насекомые, тоже поющие в последние дни перед холодами. Поднялся ветер, затрещали, застонали деревья вокруг дома. Большой дуб у дорожки взмахнул ветвями на фоне звёзд, и Ричард поднял глаза посмотреть на этот неукрощённый ветер. У земли ветер едва дышал, но выше он летел, втягивая в себя голые ветви у верхушек деревьев. Люди, как правило, вверх не смотрят, смотрят животные, потому что они знают, нигде нет истинной безопасности. Им она нужна так же, как нужна нам, но они чуют её, как не чуем мы.
Ричард подошёл к опушке, где начинался лес у западной границы семейной земли. Он коснулся ствола, положил на него ладони, и ствол был шершавым и твёрдым, с извилинами коры, похожими на туннели. Ричард прижался лицом к этой шершавости с резким пряным запахом, и я поняла, что это амбровое дерево. Ричард посмотрел вверх, в голые ветви, где ещё висели крошечные шарики. Он обнял дерево, прижался так крепко, что кора впилась в кожу; он тёрся щекой о шероховатость коры, будто оставлял пахучую метку, а потом отодвинулся — и бросился бегом в лес. Бежал легко и свободно через лес, мимо деревьев, не на охоту, а ради радости бега.
Через подлесок он проскакивал, будто и не замечая его. Только однажды я это видела — как деревья и кусты радостно перед ним расступаются, отворачиваются, будто зелень — это вода, и он ныряет в ней, бежит, уклоняется, вертится, подставляет себя под ласку ветвей и сучьев, ощущая под ногой живую траву. Эта жизнь не бежала, не пряталась, она вся была живой, живой так, как мало кто из людей может понять.
Ричард бежал, унося меня с собой, как было когда-то в одну давнюю ночь. Тогда он держал меня за руку, и я старалась не отстать от него, понять. Сейчас это выходило без усилий, потому что я была у него в голове, в нем самом. Эта ночь была для него живой в таком смысле, в каком никогда не была для Жан-Клода или для меня. Я — слишком человек, а интерес Жан-Клода к жизни слишком поверхностен. Никто из нас не может ощутить того, что дарит Ричарду его зверь.
Что-то коснулась моей руки, и я отдёрнулась обратно к могиле. Реквием был по-прежнему за мной, в мёртвой неподвижности, но Грэхем стоял на могиле. Он смотрел неуверенно, но нюхал воздух над моей кожей.
— Ты пахнешь деревом и стаей, — сказал он тихо.
Ричард посмотрел на нас:
— Зачем там Грэхем?
— Телохранитель. Жан-Клод боялся, как бы чего не случилось, если со мной никого не будет.
— Ты ему скажи, что ему полагается тебя охранять, а на могиле он этого делать не может.
— Ты должен охранять меня, Грэхем, и отсюда ты этого делать не сможешь.
Когда я это сказала, острый волчий запах вокруг меня сгустился.
Грэхем отреагировал как на удар. Он припал к земле в волчьей позе подчинения.
— Прости, только от тебя так хорошо пахло… я забылся.
— Перестань вилять хвостом и вернись к работе.
Это сказал Ричард, а я повторила.
Грэхем сделал, как ему сказали — перешёл снова в режим очень серьёзного телохранителя, напряжённо глядя в темноту, готовый встретить все, что оттуда появится.
Ричард сделал глубокий вдох, и на меня пахнуло знакомым густым и сладким ароматом лесной чащи. Он бежал милю за милей без малейшего напряжения, не по тем причинам, по которым хорошо мог бы бежать человек, но потому что сама земля помогала бежать, давала силу, радостно привечала его.
Он остановился в глубине леса, расставив ноги, будто уйдя корнями в землю. Я поняла, что Ричард и есть моя почва, мой центр, его радость, его бьющееся сердце, колотящееся в груди после этого удовольствия бега. Я держала связь с ним открытой, ощущала всю полноту запахов и звуков, так от меня далёких. И так я положила руки на могилу, и хотя Реквием стоял за моей спиной вплотную, он не был вполовину так реален, как бьющееся сердце Ричарда за много миль отсюда.
— Эдвин Алонсо Герман, волею, словом и плотью призываю тебя из могилы твоей. Приди, приди же!
Все было совсем по-другому, совсем не так как обычно, и все равно совсем как надо.
Я почувствовала, как заворочался труп, восстанавливаясь, складывая себя как мозаику, как начал он подниматься, всплывая в земле как в воде. Не сосчитать, сколько раз я наблюдала эту картину, но никогда я при этом не сидела на земле. А она вскидывалась и текла, как при землетрясении, пойманном в сеть на несколько футов в глубине. Почва текла у меня под руками как что-то совсем другое, не вода, не ил, но что-то и менее, и более твёрдое. Не знаю, что подумал Реквием, но он не пытался отодвинуться, оставаясь вплотную у меня за спиной. Его несла вместе со мной эта сила, а он даже не пикнул. Храбрец вампир.
