директор: Людмила. В таком же тёмном, чёрном облачении: из длинной до щиколоток юбки, заканчивающейся лакированными низкими ботинками, пиджака поверх рубашки, наброшенного же всё и поверх же пальто и небольшой шляпки. И с красным же от слёз лицом! Не говоря уж и за её же всё голубые глазами, так ещё и от практически постоянного отсутствия сна. А уж и сборы-приготовления — сколько его вновь отняли: уже и сине-фиолетовые же круги под ними — всё сказали! А бледное и сухое, исхудавшее и осунувшееся лицо — подбавило, впитав в себя, как листок чернила, чёрные дорожки от туши, лёгкую присыпку тёмно-серых теней и крошку тёмно-бордовой помады; угнетая, на общем же фоне-контрасте, окончательно: выдав выцветшее и обезвоженное состояние всего организма, что и будто же, вместе с ней и внутри, ещё постарел, став почти прозрачным — с последней их встречи и момента же, когда они виделись в такой же раз. И пусть же её чёрные волосы, как обычно, были собраны в аккуратный пучок на затылке, оттягивая назад, ставшие так же ещё острее, скулы и лёгкую же проседь на висках, при и её же всё «пятидесятилетнем стаже» в строю ангелов; длинный нос всё так же прорезал и без того угловатое лицо, сухие и растрескавшиеся, покусанные и узкие чуть бордовые губы были сомкнуты в одну линию, а острый подбородок с ямочкой посередине подобран под нижнюю же губу с лёгким размытием помады на нём — этого никак нельзя было более же скрыть! И, тихо поздоровавшись между собой, отвесив друг другу и поцелуй в обе щеки, они встали у самой зияющей тёмно-коричневой же, почти и чёрной, словно бездна, земляной ямы, не произнося более ни друг другу, ни и кому бы то ни было — ни слова.
Но и пока же всё толпа вновь ни расступилась и ни пропустила вперёд уже Артёма, повторив ту же процедуру с «касаниями поддержки»; и в конце — приветствием от этакой главной-босса. За чем — он уже встал рядом с Олесей и всё же, как и прежде, как и в «их» старые-добрые, а теперь и почти что уже «стародавние» времена, справа от неё. Только и на этот же раз — никто её не задирал; и некого ему — было задирать в ответ: ведь и этот же (не)человек — покоился в тёмно-бордовом деревянном гробу, пока ещё подвешенном над самой ямой и вот-вот готовом отправиться на самую глубину её, посредством металлических же креплений и автоматического управления рамой под ним, скрывшись затем и вовсе же под чёрной землёй в смеси с серой же галькой и бордово-жёлтым песком.
Взглянув, наконец, перед собой и по другую же сторону баррикад-ямы, сама Олеся узнала уже и всех же её друзей; а и точнее — её же всё и «шайку-лейку». Подметив, как и они — повзрослели и вытянулись: что девчонки, что и парни. Но и всё так же с неодобрением и «своим» отвращением в глазах — косились на неё и Артёма: со смертью альфы — стая продолжала блюсти её кодекс и, казалось, ещё больше ненавидеть жертву, вместе с её же спасителем и защитником. Будто она и лично же виновата — ещё и в её смерти, а не простое стечение обстоятельств и пьяный водитель-шумахер, что вдруг и скрылся с места преступления-аварии; так ещё и свидетелей — решил не оставлять: по нацисткой и расисткой особенности — своего же чёртового ангельского менталитета, как бы это ни звучало, и воспитания какими-то деспотами и диктаторами — в полном тоталитаризме! Что ж, в их «мирах» — такое бывало; увы и ах, не редкость. Не исключение, да, а и вполне же себе — правило, где царили лишь: зависть и неприятие, не принятие, полное отсутствие осознания и адекватности, признания, нежелание делиться и сосуществовать в мире и согласии, в равновесии и балансе, гармонии — с теми и другими, не «чужими», со всеми и вся! И, почувствовав касание к своей правой руке, сжала же и его левую руку в ответ, поняв — тоже видел, увидел и перестраховывался, хоть и так же знал, что ничего уже не будет: годы, как-никак и у них тоже, берут своё — и даже это уже в прошлом. И пусть время в действительности не лечит, но и зато неплохо подтирает, стачивая углы: те или иные! А взглянув затем и на свою же всё правую руку, после — на левую же и Тёмы, а следом и на руки (не)людей вокруг них и напротив, с грустной ухмылкой поняла, что «лишних» здесь — как не было, так и нет: «знак отличия» — был у всех из них; никто не свёл! И только у одной — его не было: у девочки-демона, лет пяти. С белыми кудряшками, длиной до плеч, показавшимися всё же и из-под чёрной же большой шляпы — из-за всё и того же ветра с дождём; пока и на прямо-таки и лучезарных её серо-зелёных глазах — блестели слёзы, раз от разу застывающие и словно бы ещё и «замерзающие» вместе с ними и на мелких же чёрных ресницах. В то же время как и её же всё светлые узкие бровки — были сведены «домиком» у небольшого с горбинкой носа: на высоком и бледном лбу. А округлые, ещё и «по-детски», щёки — «провожали» узкие и длинные дорожки солёной влаги: до аккуратных пухлых губ «бантиком» и округлого же подбородка; спадающие ещё и периодически затем — на маленькие, такие же почти и «кукольные» ручки, сжимавшие две небольшие красные розы. И пусть одета и обута она была достаточно просто и даже «бедно», но и в то же время — со вкусом: в чёрное кукольное же платье до колен с коротким рукавом и чёрные же балетки на низко-плоском ходу; обутые — на почти такие же, с небольшими же ещё и рюшами-бантиками, носки. И она так и не сводила взгляда — с гроба; пока и с неё же не сводила взгляда не только и сама же девушка, но и стоявшая неподалёку и слева же от малышки — взрослая женщина-демон. И хотелось бы, конечно, сказать — «мать». Но и точнее же всё будет: «конвой». Ведь и взгляд её прямо-таки и «ястребиных» серых глаз — не выпускал маленькую фигурку из виду и поля же своего зрения: ни на секунду. Пусть и на вид ей было —
