не больше лет, чем и Людмиле. И выглядела она — куда статней и даже «статусней». Но и от того же лишь, кстати, и «лучше». Как и совершенно — не на свой возраст: куда моложе. Хорошо «сохранилась»: если и не на тридцать, то и лет же на сорок! Будучи ещё: и с прекрасной прямой осанкой, при чёрном же классическом костюме, состоящем из пиджака поверх рубашки и юбки, чуть ниже оголённых бледных колен, и в чёрных же лодочках на толстом и высоком каблуке. Из верхней же одежды — на ней было пальто «в цвет», лишь наброшенное на плечи. Пока и её же бледные руки с чёрными длинными ногтями — были сцеплены перед ней, а бледное угловатое лицо — ничего не выражало, представляя собой скорее маску из папье-маше: с узко-низким и ровным лбом, чёрными широкими бровями, подкрашенными таким же карандашом, нарощенными чёрными же длинными ресницами, клювовидным острым носом, натянутыми скулами со светло-серыми румянами, вытянутыми же высоким хвостом на затылке из длинных тёмно-русых волос, узкими и сжатыми серыми матовыми губами и мощным квадратным подбородком.
— Бедная девочка!.. Бедная Полина… — Тихо причитала Людмила, ведь и, видимо, говорила это не в первый раз, раз и её уже никто не слушал и не слышал, а сама брюнетка услышала это — только сейчас: глубоко погрузившись и до в свои мысли и только здесь, в этот момент — вынырнув из них. — Так рано — потерять мать!.. За что ей — такое горе?
И тут же, от шока и незнания, непонимания — у неё раскрылись глаза и отвисла челюсть; как в принципе — и у Артёма, который чувствовал любое изменение в ней, принимая его, как своё: а тут — ещё и помножил на два, за себя и неё, ощутив ещё и то, как она ослабила хватку; и уже это заставило его — поднапрячься и прислушаться. Не зря!
— Она. Её. Дочь? — И её голос под конец выделения-отделения слов друг от друга — даже сник до хрипа-шёпота, что и пришлось же прокашляться: неожиданно как для себя-неё, так и для всех же — подавившись воздухом со слюной. После чего же — вновь взглянула на малышку и стоящую же всё с ней. — А рядом — с ней?..
— Наша сотрудница… — Девушке не потребовалось продолжать — Людмила поняла её сразу и без слов. — Воспитатель из «детской группы» — Галина! Вы-то — ещё раньше попали и прошли всё это: уже и без неё — когда её и не было с нами и в нашем коллективе! Теперь же вот такие крохи и меньше — попадают к ней. А после и уже от неё — распределяются во «взрослые же группы» соответственно. Как и к другим воспитателям!
— То есть… Как?.. А где?.. — Фразы — не формировались. И слова же ещё — туго собирались из букв. Да и после чего — и в сами предложения. А уж и в вопросы — подавно.
— Где её отец? — Пришёл на подмогу и закончил же за ней Артём, уловив ей мысль сразу и верно, как и состояние до; на что она — сразу кивнула и благодарно сжала его руку.
— Отказался… — Грузно-горько выдохнула женщина и покачала головой. — Да!.. И сразу же — после родов: как узнал. Пять лет назад!.. Ребёнок — ему был и не нужен. Не нагулялся… демон проклятый! А Виктория — хотела оставить ребёнка: и в выборе между ним и ей, поставленном им же, выбрала второе… Одна — поднимала девочку: как могла! — А Олесю же, в то же самое время, тряхануло. И причём — несколько раз: сначала — мелко и неощутимо; а после — сильно и почти толчками: в спину и могилу. Шок — не проходил и не отпускал. А осознание, как кувалда, «поддакивала» — и прибила же к земле, а там и «в», ещё и втоптав, так и крича-вопя же: «Круг ада — замкнулся!.. Детский дом — Виктория — её дочь — детский дом… Всё повторяется!». — Бедная!.. Бедная девочка… — Снова повторила и «повторилась» же она, утерев нос своей левой рукой с чёрным тканевым платком: до этого — сжатым в ней. — Повторить судьбу матери… Да и в таком — ещё раннем возрасте!..
Ну а сама брюнетка — уже и не слушала никаких причитаний, не сводя взгляда с малышки. Пока и та же, будто уже и почувствовав, ни подняла свои глаза и на неё же в ответ. И её повторно же, ещё и, как громом, поразило да и молнией ударило, прибив же и вбив окончательно в грунт — стоило ей только присмотреться же к ней и в неё чуть лучше и провести-довести, наконец, нужные параллели: после полученной новой информации. Копия же. Её копия! На неё смотрела — сама же Виктория: в своём-её же ещё раннем возрасте-детстве; как и вот только же ещё — чистым взглядом, не подёрнутым дымкой злости, дымом ярости и коркой же гнева! Внимательный взгляд её серо-зелёных глаз — смотрел прямо и так же всё внутрь: изучающе-любознательно и… с жадным интересом!
— Почему её никто не взял?!.. — Прошипела Олеся, сама же даже пугаясь новой злобной стали — в своём голосе. А что уж говорить и за других!.. Артём, знавший её буквально вдоль и поперёк, как дважды, так и четырежды «свои же пять пальцев», и тот — удивился, напрягся и вздрогнул: ни разу же ещё до этого не слышав и не видев подобного — в ней и её же исполнении; да и вовсе же — не зная, что она на такое и вообще же способна: была и есть. — И ладно же ещё — наши! Но и её-то?.. Её «шайка-лейка»! Почему они и?.. Как прежде: не заступились — за неё, её и… «своё»; пусть и «как», но и считай же!
— У одних — своя семья и такие же дети. У вторых — своя работа и карьера… А у третьих — и то, и другое: «своё»! Да и, если честно, после выпуска — они уже не так хорошо общались, как вы и друг с другом; пусть и более-менее, но и между собой: в своём кругу. Да!.. Поверишь или нет, но их было собрать — куда сложнее, чем вас.
