Весь день непогодилось, и теперь снова повалил снег – сначала тонкой занавесой, а затем плотными вихревыми потоками, кружившимися впереди нас. Возвратясь домой сегодня, я наверняка буду вспоминать об этом сочетании снега, такси и Нью-Йорка с еще большим чувством дискомфорта. Впрочем, никто не знает заранее, что будет потом.
На углу Второй и Сороковой улицы большой рождественский колокольчик из фольги пролетел над перекрестком словно привидение.
«Жуткий вечер, – сказал водитель. – Завтра в морге окажется еще пара десятков трупов. Алкашей да несколько грязных шлюх».
«Вполне возможно».
Таксист задумался. «Ну что ж, это даже к лучшему, – сказал он наконец. – Меньше расходов на пособия, разве нет?»
«Ваше рождественское милосердие, – ответил я, – просто поразительно». Таксист задумался. «Вы что, один из этих слюнявых либералов?» – спросил он через некоторое время.
«Я отказываюсь отвечать на том основании, что мой ответ может быть использован против меня», – сказал я. Таксист фыркнул, что должно было означать: «Ну почему мне всегда везет на всяких умников?», но больше ничего не добавил.
Я вышел на пересечении Второй и Тридцать пятой и прошел пол-квартала вниз до клуба, навстречу завывающему ветру, нагнувшись и придерживая шляпу одетой в перчатку рукой. Как никогда раньше, моя жизненная сила сжалась где-то глубоко в моем теле до размеров маленького дрожащего огонька в газовой колонке. В семьдесят три человек ощущает холод быстрее и глубже. В таком возрасте лучше сидеть дома перед камином, или, по крайней мере, у электрического обогревателя. В семьдесят три воспоминания о горячей крови – это скорее не воспоминания, а академический отчет.
Снегопад утихал, но сухой, как песок, снег все еще хлестал меня по лицу. Я обрадовался, увидев, что ступени, ведущие наверх к двери 249Б, были посыпаны песком. Конечно, работа Стивенса – он достаточно хорошо знал древнюю алхимию: кости превращаются не в золото, а в стекло.
Стивенс был там, он стоял, распахнув дверь, и через мгновение я оказался внутри. Через обшитые красным деревом холл и двойные двери, распахнутые на три четверти, на рельсах, я поспешил вниз, в библиотеку с читальней и баром. Это была темная комната, где светились лишь случайные островки – читальные лампы. На дубовом паркете лежал отблеск более густого света, и я слышал потрескивание березы в огромном камине. Тепло разливалось по всей комнате. Рядом сухо и слегка нетерпеливо зашуршала газета. Это, наверное, Иохансен, со своим «Уол Стрит Джорнал». И через десять лет можно было бы узнать о его присутствии по тому, как он читал свои газеты. Занятно, если не сказать, удивительно.
Стивенс помог мне снять пальто, бормоча что-то об ужасном вечере: прогноз обещал сильный снегопад до утра.
Я согласился с тем, что вечер выдался действительно ужасный, и огляделся на эту большую с высокими потолками комнату. Ненастный вечер, потрескивающий огонь и… история о духах. Я сказал, что в семьдесят три горячая кровь – это уже в прошлом? Может быть, это и так. Но я почувствовала тепло в груди от чего-то иного, не связанного с огнем или равнодушностью Стивенса.
Я думаю, это было потому, что настала очередь Маккэррона рассказывать историю.
Я прихожу в это здание из коричневого камня на Восточной Тридцать пятой улицы вот уже десять лет, через почти регулярные промежутки времени. В моих мыслях я называю его «клуб джентльменов» – забавный анахронизм времен еще до Глории Стайнем. Но даже сейчас я не знаю, ни что он на самом деле такое, ни как он возник.
В ту ночь, когда Эмлин Маккэррон рассказал свою историю о методе дыхания, только шестеро из нас – в клубе тогда насчитывалось всего одиннадцать членов – выбрались из дома в непогоду. Я вспоминаю годы, когда в клубе могло состоять лишь восемь постоянных членов, но бывали времена, когда их было, по крайней мере, двадцать, а то и больше.
Я полагаю, Стивенс мог знать, как все это возникло, и я уверен, что он был там с самого начала, сколько бы лет с тех пор не прошло. И я верил, что Стивенс был старше, чем он выглядел, намного старше. Он говорил со слабым бруклинским акцентом, но несмотря на это он был агрессивно корректен и пунктуален, как английский дворецкий третьего поколения. Его сдержанность была частью его обаяния, а его маленькая улыбка – закрытой и запечатанной дверью. Я никогда не видел никаких клубных записей, если он хранил их. Никто не говорил мне об обязанностях, – здесь не было обязанностей. Мне ни разу не позвонил секретарь – здесь не было секретаря. И в 249Б на 35 Ист-Стрит нет телефонов. Не было и коробки с мраморными черными и белыми шарами. И. наконец, у клуба – если это клуб – никогда не было названия.
Впервые я попал в клуб (как я должен его теперь называть) как гость Джорджа Уотерхауза. Он возглавлял адвокатскую фирму, в которой я работал с 1951 года. Мое продвижение на фирме – одной из трех крупнейших в Нью-Йорке – было стабильным, но крайне медленным. Я трудился, как мул, но у меня не было настоящих способностей. Я знаю людей, которые начинали с моей помощью и делали гигантские скачки, в то время как я продвигался медленным шагом. Я наблюдал за всем этим без особого удивления.
За все время до того дня, когда Уотерхауз зашел ко мне в офис в начале ноября, мне довелось лишь обменяться с ним парой любезных фраз, посещать вместе обязательный банкет, устраиваемый фирмой ежегодно в октябре и встречаться чуть чаще накануне спада 196… года.
Этот визит был столь необычным, что у меня возникли неприятные мыли об увольнении, равно как и надежды на неожиданное продвижение. Уотерхауз стоял у двери, облокотившись о косяк, со своим сверкающим значком общества Фи-Бета-Капа на пиджаке и говорил вежливые общие фразы – ничего из того, что он сказал, не имело какого-то значения. Я ждал, когда он закончит с любезностями и перейдет к делам: «Да, по поводу этой справки Кейси» или «Нас попросили расследовать назначение мэром Салковича на…» Но, казалось, дел никаких и не было. Он посмотрел на часы и сказал, что ему была приятна наша беседа и что ему надо идти.
Я все еще не мог придти в себя от растерянности, когда он повернулся и обронил: «Есть место, которое я посещаю по вечерам в большинство вторников – что-то вроде клуба. В основном старые дурни, но некоторые из них могут составить неплохую компанию. У них запас превосходных вин, если вы ценитель. Время от времени кто-то из них рассказывает хорошую историю. Почему бы вам не пойти как-нибудь вечером туда, Дэвид? Как мой гость».
Я пробормотал что-то в ответ и до сих пор я не уверен, что я тогда сказал. Я был смущен этим предложением. Казалось, что оно было сделано под влиянием минуты, но его холодно-голубые англосаксонские глаза под густыми завитками бровей явно говорили о другом. И если я не могу вспомнить точно, что я ответил на это загадочное предложение, то только потому, что в тот момент неожиданно понял, что нечто подобное я и ожидал от него все это время.
