Аманда. Да, только что пообедали.
Эллиот. В этой реплике — вся твоя мещанская ограниченность.
Аманда. Ах, вот как!
Эллиот. Сказать такое — меня аж передернуло.
Аманда. Сколько шума из-за того, что задели его дурацкое самолюбие.
Эллиот. Самолюбие? Причем здесь самолюбие?
Аманда. Ты не можешь смириться с тем, что бывают случаи, когда мое это… как его там… не срабатывает одновременно с твоим!
Эллиот. «Это как его там»! Постаралась бы выражать свои мысли более четко.
Аманда. Ты прекрасно понял, что я имела в виду, и перестань меня поучать.
Эллиот. Ах, это я тебя поучаю! Ну вот что…
Аманда (вскакивая). Все! Байрон! Ради Бога! Байрон!
Эллиот. А я говорю…
Аманда. Байрон! Тройной Байрон!
Несколько мгновений они молча глядят друг на друга, затем Аманда бросается на диван лицом в подушки. Эллиот смотрит на нее, затем решительно подходит к роялю, гасит сигарету и начинает играть что-то суровое и мощное. Доиграв, посылает воздушный поцелуй Аманде, которая смотрит на него с дивана. Затем начинает играть Этюд (оп. 25). Шопена. Аманда встает, подходит к двери, выключает свет. Горит только настольная лампа. Затем она подходит к окну, гасит сигарету, слушает. Эллиот переходит с Шопена на популярную лирическую мелодию. Аманда тихонько насвистывает ее. Эллиот тоже начинает насвистывать. Аманда садится на скамеечку рядом с Эллиотом и последние несколько нот наигрывает одним пальцем на октаву выше. Эллиот сажает ее к себе на колени.
Эллиот. Ты самая потрясающая и невероятная женщина на свете.
Аманда (в его объятиях). Милый.
Долгий поцелуй. Внезапно раздается телефонный звонок. Аманда вскакивает.
Эллиот (вставая). О Господи!
Аманда. Думаешь, это они?
Эллиот. Не знаю.
Аманда. О том, что мы здесь, известно только Фриде, но она бы не стала звонить.
Эллиот. Тогда это они.
Аманда. Что же мы будем делать?
Эллиот (обняв ее за плечи). Ведь у нас с тобой все будет хорошо, да? Что бы там ни было?
Аманда. Конечно, милый.
Эллиот (целуя ее). Тогда какая разница. (Направляется к телефону, который все еще звонит, зажигает по пути общий свет, снимает трубку.)
Аманда (садясь на диван). Рано или поздно это должно было случиться.
Эллиот (в трубку). Алло? Алло? Что?. Comment?. Madame, qui?. Алло!. Qui c'est ca… Madame Duvallon… Oui, oui, oui… (Прикрывая трубку рукой). Просят позвать к телефону какую-то мадам Дювальон.
Аманда. А кто это?
Эллиот. Понятия не имею. (В трубку.) Je regrette beaocoup, Monsieur, mais Madame Duvallon viens de partir — cette apres midi pour Madagascar… (Кладет трубку.) Уф. На этот раз пронесло.
Аманда. У меня аж мурашки по спине.
Эллиот. А правда, что делать, если они вдруг войдут?
Аманда. Вести себя исключительно вежливо.
Эллиот. Но с достоинством.
Аманда. Конечно. Я, возможно, даже сделаю реверанс.
Эллиот. Видишь, даже большая опасность кажется не такой опасной, когда люди счастливы.
Аманда. Беда в том, что люди не могут быть счастливы вечно.
Эллиот. Милая, не говори так.
Аманда. Но это так. И в сущности, все это очень злая шутка.
Эллиот (шутливо). И ты смеешь говорить так о прекрасном и священном чувстве — о любви?
Аманда (очень серьезно). Именно о нем.
Эллиот (трагически). И как мне это понимать — спрашиваю себя я в стремлении к высшей истине. Боже правый, как это понимать?
Аманда. Ты зря смеешься, я серьезно.
Эллиот (серьезно). А вот этого, дорогая, не надо! Не надо быть серьезной! Все они только этого от нас и хотят.
Аманда. Кто — они?
Эллиот. Да все эти записные моралисты, которые стремятся сделать жизнь невыносимо унылой. А ты смейся над ними. Будь легкомысленной. Смейся над всеми их священными условностями. Легкомыслие — как щепотка перца в их слащавую преснятину.
Аманда. Если над всем смеяться, то надо смеяться и над собой.
Эллиот. Конечно, надо! Мы с тобой дико смешные.
Аманда. Сколько же продлится эта наша смешная, изматывающая любовь?
Эллиот. Кто знает.
Аманда. И у нас вечно будет желание ругаться и ссориться?
Эллиот. Нет, постепенно оно угаснет. Как и наша страсть.
Аманда. Господи, неужели правда?
Эллиот. Все зависит от нас.
Аманда (серьезно). А вдруг один из нас умрет? Что, второй и тогда будет смеяться?
Эллиот (с видом знатока). Еще как — во всю мочь!
Аманда (задумчиво). Смерть — это серьезно.
Эллиот. Нет, совсем нет. Смерть очень смешная штука. Такой изящный трюк с исчезновением. Весь секрет в потайных зеркалах.
Аманда. Дорогой, ты говоришь глупости.
Эллиот. А в конечном счете все говорят глупости. И потому да здравствует легкомыслие, и горе жалким философам. Будем дудеть в трубы и пищалки, будем радоваться, как беззаботные школьники. Будем смаковать вкус каждой секунды. Приди же ко мне, о моя милая, и целуй меня, пока тело твое еще не истлело, и черви не копошатся в твоих глазницах. (Увлекает ее на диван, нежно целует.) И знай: я на все согласен. Разрисуй лицо краской, пляши голой на Площади Согласия, кидайся на всех мужчин подряд — я и слова не скажу, пока уверен, что по-настоящему ты любишь только меня.
Аманда. Спасибо, дорогой. Ты тоже волен делать, что угодно. С одним исключением: если я замечу хоть один взгляд на другую женщину — убью!
Эллиот. А ты помнишь скандал, который у нас был в Венеции?
Аманда. Какой именно?
Эллиот. Когда ты купила на площади крашеную деревянную змею, и подсунула мне ее в постель.
Аманда. А, Чарли! Я назвала эту змейку Чарли. Она так красиво извивалась.
Эллиот. Жуткая гадость. Я видеть ее не мог.
Аманда. Помню, помню! Ты выкинул ее через окно прямо в Гранд-канал. Никогда тебе этого не прощу.
Эллиот. И долго мы из-за нее ссорились?
Аманда. Несколько дней без перерыва.
Эллиот. Нет, самый крупный скандал у нас был в Канне. Когда ты своими щипцами для волос прожгла дыру в моем халате. (Смеется.)
Аманда. Мой гребень тоже сгорел, и все полотенца в ванной.
Эллиот. Да, в тот раз мы завелись по-настоящему.
Аманда. Ты меня тогда впервые ударил.
Эллиот. Ну, не очень сильно.
Аманда. А когда в номер вошел управляющий, мы уже катались по полу и дрались как две дикие кошки… С ума сойти. (Смеется.)
Эллиот. Никогда не забуду выражение его лица.
Оба хохочут не в силах остановиться.
Аманда. Как же это было смешно, Господи, как смешно!
Эллиот. Мы тогда были намного моложе.
Аманда. И намного глупее.
Эллиот. Но настоящей-то причиной скандала был, конечно, Питер Б[cedilla]рдон.
Аманда (медленно садится). Да. Хотя ты прекрасно знал, что у меня с ним ничего не было.
Эллиот. Ничего я прекрасно не знал. Он тебе подарки делал.
Аманда. Подарки! Подарил одну простенькую брошку.
Эллиот (садится). Да, очень простенькую! Она вся была утыкана брильянтами, причем абсолютно безвкусно.
Аманда. Ничего подобного, очень изящная брошка. Я до сих пор ее ношу. И очень часто.
Эллиот. Ты из кожи вон лезла, чтобы я страдал из-за этого Питера Б[cedilla]рдона.
Аманда. Никуда я не лезла. Ты ревновал из-за своего больного воображения.
Эллиот. Ты отлично знала, что он был в тебя влюблен.
Аманда. Ну, может, и был чуть-чуть. Но ничего серьезного.
Эллиот. Ты ему позволила себя поцеловать. Ты сама сказала.
Аманда. Ну и что такого?
Эллиот. Ах, что такого!
Аманда. Человеку это было удовольствие, а мне не повредило.
Эллиот. А как насчет меня?
Аманда. А ты, если б не был таким подозрительным и не шпионил бы за мной, ничего бы не знал.
Эллиот. Да, очень интересная точка зрения.
