Коломба. За тем лишь исключением, что в глубине души я не чувствую себя по-настоящему грустной.
Арман. Значит, когда вы плачете из-за Жюльена, вы чувствуете себя по-настоящему грустной в глубине души, как вы выражаетесь?
Коломба. Разумеется, ведь это же в жизни!
Арман. А вы уверены, что при нем вы никогда не плакали, ни одного раза не плакали, не будучи по-настоящему грустной в глубине души? Подходящий случай всегда подвернется.
Коломба (недоверчиво). Почему вы об этом спрашиваете?
Арман. Просто хочу расширить свои познания, мой ангелок. Не могу поверить, что, обладая такой прелестной способностью плакать по заказу, вы никогда не пытались этим воспользоваться.
Коломба. Значит, вы считаете меня лгуньей?
Арман. Какое противное слово! Надо быть наивным глупцом, моя дорогая, чтобы применять к женщине это слово. Или же надо, чтобы женщина пошла на грубое и глупое искажение истины… Но ведь истина для женщины — это нечто столь хрупкое, столь зыбкое, столь многогранное. Надо быть таким бревном, как Жюльен, чтобы воображать, будто истина — это обнаженная дама, которая выходит из колодца с карманным зеркальцем.
Коломба (резко). Мне неприятно, когда вы плохо говорите о Жюльене.
Арман. Почему?
Коломба. Потому что он настоящий мужчина.
Арман. Знаю, знаю, душенька. И женщины обожают настоящих мужчин… Без них они не могут играть свою игру. А вот с таким шалопаем, как я, все эти великолепные качества бесполезны… Признайтесь же, что это было бы скучно! Но как вы там ни играйте с настоящим мужчиной, вы убедитесь, что приятно и другое…
Коломба. Что именно?
Арман. Такие мужчины, как я. Те, которые знают, что к чему… Можно на минутку сложить оружие, шлепать в ночных туфлях… Не ходить вечно с оскорбленной миной, а смеяться, когда захочется… Как, должно быть, обременительно вечно быть женщиной! Я вам говорю это только потому, что мы здесь все свои!
Коломба (хохочет). Вы ужасны, Арман!
Арман (тихо). Не ужаснее вас, душенька! (Отходит.) Ну, давайте повторим в последний раз эту сцену, пока еще наши знаменитости не явились.
Коломба. Как вам угодно. (Становится на место.) А если Дюбарта застанет меня в ваших объятиях?
Арман. В любом случае пощечину ему дам я.
Коломба (начинает). «А если, сударь, я скажу, что люблю вас?»
Арман. «Я не поверю».
Коломба. «А если я скажу, что очень страдаю?»
Арман. «Да полноте, с такими глазками и страдать!»
Коломба. «Откуда вам знать, что говорят мои глаза, если вы ни разу не заглянули в них».
Арман. «Ну вот, я гляжу в них». (Встает, заключает ее в свои объятия и вдруг шепчет.) Демон! Скверный маленький бесенок! (Смущенно разжимает объятия; как-то по-детски мило — эта детскость еще отчасти сохранилась в нем вопреки цинизму.) И все-таки постараемся не причинять слишком сильной боли Жюльену.
Стоят рядом, не смея взглянуть друг на друга.
Занавес
Коридор, куда выходят артистические уборные, тот же, что и в первом действии, но публике он виден с другой стороны. Дверь уборной мадам Александры теперь в левой кулисе, а уборная Коломбы выходит направо.
Мадам Жорж сидит на стуле в коридоре на том же самом месте. Жюльен шагает по коридору взад и вперед. Он в военной форме — в ярко-синей шинели с отогнутыми полами, в красных солдатских штанах, в кепи с помпоном, с винтовкой.
Жюльен. (открывает дверь уборной). Это ее уборная?
Жорж. Да.
Жюльен (захлопывает дверь). И дома тоже никого нет.
Жорж. Нужно же было явиться без предупреждения! Вас не ждали, мсье Жюльен.
Жюльен. Нам дали отпускную на двадцать четыре часа, потому что у нас генерал сменяется. Я не успел предупредить.
Жорж. Ну вот видите! А новый помягче прежнего будет?
Жюльен. Думаю, один другого стоит.
Жорж. Только не дерзите ему, мсье Жюльен. Надо со всеми говорить вежливо.
Жюльен. Успокойся, Жорж. Солдату весьма редко выпадает случай быть невежливым с генералом.
Жорж. А все-таки не следует быть смутьяном. Когда встретитесь с ним, мсье Жюльен, непременно снимите кепи.
Жюльен. Богатая мысль! Да он велит меня расстрелять.
Жорж. Неужто они такие строгие? С вами никогда не знаешь, на смех вы говорите или нет.
Жюльен. И с ними тоже. Лучше уж я буду отдавать ему честь по всей форме. А она даже обедать не приходила?
Жорж (машет рукой). Сами знаете, какая у актеров жизнь. Трудно своим временем располагать.
Жюльен. В доме была какая-то женщина. Золовка консьержки, которой она платит, чтобы та вечерами присматривала за малышом.
Жорж. Значит, мсье Жюльен, беспокоиться вам нечего, у ангелочка все, что нужно, есть. Тут уж ничего не скажешь — мадам Жюльен прямо образцовая мать: все свои гроши на него тратит. Вот недавно купила ему бурнусик шелковый с ручной вышивкой, должно быть, франков шестьдесят отдала! А вы знаете, ей жалованье повысили!
Жюльен. Уже?
Жорж. Теперь платят десять франков в день. Надо сказать, что в репризе у нее теперь роль куда длиннее: целых двадцать три строчки. Для дебюта прекрасно! Сколько всего произошло за эти три месяца, что вас не было!.. Мадам Жюльен вам писала?
Жюльен. Не слишком часто.
Жорж. Сначала «Женщина и змея», ну и провал был, ужас! Мсье Наш Дорогой Поэт с горя захворал. Они с Мадам такого друг другу наговорили… Я прямо со стыда сгорела! Такие люди, знаменитости, и чтобы подобные гадости говорили, просто не верится… В конце концов они подрались в ее уборной, как грузчики. Она ему закатила оплеуху, а мсье Наш Дорогой Поэт сорвал с нее парик! И все-таки пьеса выдержала только тридцать представлений. Я ему говорила: слишком уж много переодеваний в вашей пьесе. Да разве костюмершу послушают… А главное — я на репетициях не плакала. А раз я не плачу, редко когда пьеса хорошо проходит. В конце концов они все-таки помирились. Мсье Наш Дорогой Поэт и Мадам решили отыграться на ихней «Маршальше любви». Когда у них что проваливается, они всегда «Маршальшу» ставят, потому что уж очень она большой успех имеет. Только три переодевания, зато все костюмы в стиле Людовика Пятнадцатого. А такой костюм меньше чем за десять минут не приладить.
Жюльен. Она всегда приходит с запозданием?
Жорж. Кто?
Жюльен. Коломба.
Жорж. У нее выход в начале первого акта, так что не запоздает. Разве что мсье Арман повез ее обедать и доставит в карете в последнюю минуту.
Жюльен. Арман возит ее обедать?
Жорж. Иногда возит бедняжку. Или мсье Дюбарта. Редко бывает, чтобы первый любовник был таким любезным с дебютанткой. А уж он тем паче, он панибратства не терпит. Зато с ней, ну, чисто мед. Да и Наш Дорогой Поэт тоже: вечно цветы, комплименты, будто она первые роли играет. И мсье Дефурнет тоже, даже он с ней вежливо обращается. Нет, худого о них ничего не скажешь! Так они с ней все мило обходятся!
Жюльен. Правда?
Жорж. Само собой. Видят, бедная молоденькая дамочка, да еще муж у нее уехал, как же такую не пожалеть! Вот и стараются ее развлекать. У них доброе сердце, ничего не скажешь!
Жюльен. Надо полагать!
Жорж (подходит к нему ближе). И потом, между нами говоря, мсье Жюльен, главное, они это ради вас делают. Чтобы вы не тревожились, что она одна. Ох, и любят они вас, хоть и характер у вас скверный. Достаточно посмотреть, как они с мадам Жюльен обходятся, и сразу видно — потому что вас очень любят.
Ласюрет (кричит, появляясь в конце коридора). Через десять минут начинаем!
Жорж. Ох, матушки! А Мадам еще нету. И мадам Жюльен тоже.
Ласюрет. Знать ничего не желаю! Я выполняю свои обязанности. И по ресторанам не обедаю. (Кричит.) Через десять минут начинаем! (Замечает Жюльена и сразу меняется в лице.) А-а, мсье Жюльен. Какой сюрприз. Значит, вас отпустили?
Жюльен. Да, ты же сам видишь.
Ласюрет. Красивая жизнь пошла теперь во французской армии! Гуляют когда хотят. Не то что в мое время! (Одновременно робко и притворно благодушно.) Значит, явились подышать театральным воздухом, мсье Жюльен?
Жюльен. Да. (Пауза.) Я получил твое письмо, Ласюрет.
