Надежда. Обедать будем, Вы не думайте, у меня для своих всегда еды хватит.
Коблов. Да нет, что-то расхотелось.
Надежда. Тогда чайку.
Коблов. Чайку? Пожалуй. А Клава что, ушла?
Надежда. Да нет, закрылась у себя в комнате, переживает.
Коблов. Зови ее сюда, будем вместе переживать.
Надежда. Сейчас приведу.
Комната Клавы. Клава, одетая, лежит на кровати, закинув за спину руки. Входит Надежда.
Надежда. Переживаешь?
Клава. Переживаю, что опять проявила себя как дура. Когда переписывались по Интернету, мне казалось, что он такой умный, тонкий, рассуждал об Алеше Карамазове, о Грушеньке, и что я ему писала, ценил высоко. И я себе возомнила, что я тоже интеллектуалка, могу поддерживать такой высокий уровень. А ему, выходит, нужен только кусок мяса. Как стыдно, мамочка, как стыдно.
Надежда. Не стыдись дочка. Мы всегда в них обманываемся, всегда думаем, что они такие необыкновенные, а они примитивные и в женщине всем достоинствам предпочитают объем. Знаю по себе. Я в нашей компании была самая полная, и мужики всегда именно ко мне и липли. Я тоже воображала: это, мол, потому, что я такая из себя умная, талантливая, на баяне играла, анекдоты рассказывала. А потом я поняла, что они тебя сначала инстинктивно по внешним параметрам выбирают, а таланты оценивают как приложение.
Клава. Мам, а отца ты выбрала по каким параметрам?
Надежда. Да я не выбирала. Я после школы в Днепропетровске в филармонии работала, а он — в отделе культуры обкома, молодой еще, кудрявый. Пришел нас проверять, обратил внимание. Сыграла «Амурские волны» — понравилась. А угостила варениками — влюбился.
Клава. А он что сделал, чтобы тебе понравиться?
Надежда. То, что в обкоме работал.
Клава. И только?
Надежда. Не только. Он уже две зарплаты получал, к обкомовскому буфету был прикреплен. Тогда этого было достаточно, чтобы соблазнить простую советскую девушку, которая колбасы запах забыла. А ты говоришь «только». Ты вот в Фила влюбилась…
Клава. Я в него не влюбилась.
Надежда. Ну, он тебя заинтересовал потому, что американец. А что еще ты ожидала в нем найти?
Клава. Я не в нем, я в себе ожидала что-то найти.
Надежда. Не поняла.
Клава. А что понимать? Ты же видишь, я сама не знаю, чего я хочу от жизни. В детстве мне казалось, что я хочу быть учительницей. Теперь я вижу, что я не хочу быть учительницей. Я не люблю рано вставать, вести уроки, проверять тетради, сидеть на педсовете, вообще не люблю никого ничему учить. Мама, мне стыдно сказать — я детей не люблю. Потому что я вижу в них взрослых, какими они станут.
Надежда. Ничего, родишь своих — полюбишь. И маленьких, и когда подрастут.
Клава. Может быть. Но чужих я не полюбила и вообще не знаю, что я люблю и к чему стремлюсь. О замужестве не думала. Но ты, и папа, и ваши родственники, когда речь обо мне, ахают: как, двадцать восемь лет, а замуж еще не вышла?! И я вижу, все так меня жалеют, как будто я больна и мало надежды на выздоровление.
Надежда. Близкие люди переживают, это естественно. Нам всем хочется, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж за хорошего, порядочного, образованного и обеспеченного человека.
Клава. Вот вы меня и настроили. Я честно искала такого, как ты говоришь, — но где он? Все попадаются или образованный, но сволочь, или обеспеченный, но дурак, или порядочный, но женатый.
Надежда. Но Кольку ты зря отшила. Ну, не очень он образован, но какая хватка! Из простых шоферов до каких высот поднялся, тебе мог устроить райскую жизнь.
Клава (поднялась, села на кровати). Что считать райской жизнью? Чтобы я ездила на «Роллс-Ройсе» с водителем, купалась в своем бассейне, питалась черной икрой и называлась «пани Грыжа»? Я не хочу спать с ним ни в деревянной кровати, ни в золотой.
Надежда. Доченька, но зато ты будешь обеспечена на всю жизнь. Ты слышала, сколько у него миллионов?
Клава. Не хочу никаких миллионов. Лучше за Вадика выйду.
Надежда. За Вадика? Клава, ты что? Он же нищий.
Клава. Зато какие стихи пишет!
Надежда. Потому и нищий, что пишет. Сейчас все пишут, но никто не читает. Когда я еще девчонкой была, тогда читали. А какие были выступления поэтов! В больших залах! На стадионах! С конной милицией! И поэты получали большие гонорары. А теперь… Нет, о Вадике даже и не думай, он вообще с приветом. Тем более что ему нужна не ты, а воображение о тебе. А тебе нужен живой мужчина во плоти и желательно все-таки обеспеченный. Не нравится Колька — обрати внимание на Володю. Молодой, образованный, хорошо устроен и, по-моему, неженатый.
Кирпичная стена. Дверь. Над дверью длинная вывеска с окончанием «банк». На двери картонка с надписью большими буквами «ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД». Справа банкомат. На нем тоже картонка с надписью «БАНКОМАТ НЕ РАБОТАЕТ». Еще правее — скамейка. На ней сидят Прахов и Филипп. Прахов достает мобильный телефон.
Филипп. Что будем делать?
Прахов. Ждать.
Филипп. Ждать чего?
Прахов. Конца перерыва. Как откроют, получите деньги. А я пока позвоню в офис, чтобы вам подобрали на ночь гостиницу и заказали билет на завтрашний рейс.
Филипп. О, я потеряю так много деньги!
Прахов. Потеряете. Сами виноваты. Мы можем еще поискать, но найти такую невесту, чтобы отвечала всем вашим требованиям, задача не из легких. А почему именно Достоевский, а не Толстой, не Чехов?
Филипп. Потому что Достоевский любила моя мамушка. Она специално выучила русский язык, чтобы читать «Братья Карамазов». А мне, когда я был маленький и лежал в кроватке, она читала «Село Степанчиково и его обитатели». Это странно?
Прахов. Ничуть. Когда я был маленький, мой дедушка, старый большевик, читал мне работу Ленина «Государство и революция». А чем занимался ваш папа, если не секрет?
Филипп. Никакой секрет. Он был пожарный.
Прахов. И что он вам читал?
Филипп. Он не имел время читал. Он только тушил пожаров, а между пожаров играл в банде на саксофон или дома в блек-джек. Когда он сгорел, я этого не заметил. Потому что когда он есть, он нет, и когда он нет, он нет. Мной занимала только моя мамушка. Она росла меня и заботила. Она меня варила, стирала, пришивала пуговиц и делала на завтрак омлет и овсяный поридж. Она вместе со мной читала Достоевский и учила русского языка. Она мне говорила, что я должен делать, что надевать и как себя причесать. Я так привык, что все мамушка, мамушка. И когда мамушка умер, я остал один. Утром просыпаюсь — где мамушка? Нет мамушка. Спать ложусь — где мамушка? Нет мамушка. Мне стало очень-очень плохо. Без мамушка я не умел за себя ухаживать, не знал, что кушать на завтрак, каких наденуть брюков или ботинков.
Прахов. Тяжело было?
Филипп. Я хотел сделать самоубойство. И я пошел к мой психолог. И я ему сказал: я хочу сделать самоубойство.
Прахов. Он был, конечно, против.
Филипп. О нет. Он сказал: прекрасная идея. Этот мир так несовершенен, что задерживаться в нем нет никакого смысла. Тогда я спросил, каким способ я могу сделать самоубойство. Он сказал: хороший вопрос. Есть разные варианты. Можно сделать себе харакири, бросаться под поезд, прыгать в окно, вешаться на веревка, стрелиться от пистолета, умирать в ванна через перерезание вены и, наконец, яды. Я так думал, и все способы мне не понравили. Харакири без наркоза очень больно, бросаться под поезд или прыгать в окно — страшно, вешаться на веревка — неэстетично, а на яды надо иметь рецепт. Тогда мне психолог сказал, что самый лучший способ самоубойства — это женитьба. Только вопрос — на ком. Вы должны подумать, какая должна быть ваша жена. Я сказал, и он согласился, что мне нужна жена, чтоб она была как моя мамушка. Чтобы имела ко мне глубокое материнное чувство, чтоб делала мне омлет и овсяный поридж и чтобы была такая (показывает) полная…
Прахов. Ну, чего-чего, а полных женщин у вас в Америке, кажется, хватает.
Филипп. О да, полных хватает. Но те, которые полные, кушают много попкорн и не читают Достоевский. А которые читают Достоевский, они очень неполные. Джоан была полная, как моя мамушка, она умела делать омлет и овсяный поридж. Но она не читала Достоевский. Она обещала мне читать Достоевский, и мы стали жить вместе. На ее день рождения я купил ей подарок — полный перевод «Братья Карамазов». Она сказала «спасибо» и обещала читать «Братья Карамазов». Через несколько дней я ее спросил: ты читала «Братья Карамазов»? Она сказала, о, мой дорогой, я не могу читать «Братья Карамазов». Я могу смотреть мыльная опера, но не могу читать «Братья Карамазов». Когда я читаю «Братья Карамазов», у меня сохнет рот, болит голова, и хочется спать. Милый, сказала она, давай лучше смотреть мыльная опера и делать хороший секс. Я ей сказал: глупая женщина, как ты можешь сравнивать Достоевский с мыльная опера? Достоевский — великий писатель. Все люди должны читать Достоевский. Она сказала: нет, если он великий, его не читают, а изучают. Давай лучше смотреть мыльная опера и делать хороший секс. Я сказал: я не могу делать секс с женщина, которая не хочет читать Достоевский. Она говорит: значит, ты импотент. Я сказал: да, с мыльная опера я импотент. Но ты прочти и расскажи мне хотя бы одну главу из «Братья Карамазов», тогда ты увидишь, какой я импотент.
