С другой стороны, вряд ли лично я обрадовалась бы какому-нибудь настырному некроманту, которому вздумалось бы лишить меня заслуженного посмертия. Ведь еще никто не научился возвращать души обратно в рай, ад или что там умершим сулят их верования.
Хорошо хоть с «естественными» призраками мы общаться вправе – строго в оговоренных случаях и с соответствующей санкцией, но хоть так.
А зомби вообще только в научных целях можно поднимать…
Я снимала с господина Немо вещь за вещью, осматривала и передавала Мердоку. Он, в свою очередь, изучал все предметы туалета зомби, вносил в протокол и аккуратной стопочкой (кто бы сомневался!) складывал на столе. Происходило все это в полном молчании, поэтому, когда Мердок при виде обуви господина Немо издал какое-то восклицание, я подскочила и так резко обернулась, что зомби промычал что-то протестующее.
Мердок обеими руками держал поношенный ботинок, всматриваясь в подошву так, словно надеялся отыскать там имя убийцы.
– Взгляните, Стравински, – позвал он негромко, и я опрометью рванула к нему.
Интересно, что он там нашел?!
Ботинок как ботинок, довольно потертый, с двухсантиметровым каблуком. Кожа кое-где потрескалась, и подошва носила следы недавней починки.
Мердок правильно интерпретировал мое недоуменное молчание.
– Не видите? Вот тут, смотрите. – И ткнул пальцем куда-то рядом с каблуком.
Я наклонилась поближе.
А руки у него ухоженные, и пальцы изящные, как у музыканта.
Так, что за неуместное эстетство?!
Я послушно прищурилась, пытаясь разобрать, на что он указывает, и восхищенно выругалась.
– Он сдавал обувь в ремонт! И мастер подписал на ней его фамилию!
– Верно, Стравински. – Мердок, кажется, впервые искренне улыбнулся.
И нельзя было удержаться и не ответить на эту неожиданную улыбку.
– Надпись сохранилась не вся, что и неудивительно, – продолжил Мердок привычным менторским тоном, глядя мне прямо в глаза. – Однако первый слог вполне можно разобрать. «Бел».
А я вдруг сообразила, что мы стоим совсем близко.
– Я в архив? – предложила я тихо. – Поищу в списках пропавших фамилии на «Бел». Белов? Белинский? Беллинсгаузен?
«Трусиха!»
Мердок шагнул в сторону и взял свои записи.
– Идите домой, Стравински, – не оборачиваясь, велел он. – Уже поздно. Продолжим завтра.
Недоосмотренный зомби печально мялся в сторонке.
– Конечно, – пробормотала я. – До свидания!
Следователь только кивнул, и я ретировалась.
Уф, ну и денек!
Бьюсь об заклад, сегодня мне будут сниться зомби, мадам Цацуева и бриллианты…
Проснулась я снова от грохота.
– Роза! – с чувством сказала я, нащупывая будильник.
Чьих рук дело, можно даже не сомневаться: все безобразия в доме творит моя милая сестренка.
Я с трудом продрала глаза и уставилась на циферблат.
Сколько-сколько? Половина девятого?!
Тихо ругаясь, я подскочила с постели и ринулась на первый этаж.
Хоть чашку кофе перехватить и зубы почистить! На душ и косметику времени уже не оставалось – через двадцать минут оперативка.
На кухне суетилась Дис – пожилая гномка, неизменная и незаменимая помощница по хозяйству, – собирая осколки чашки.
Я снова протерла глаза: чтобы она что-нибудь разбила?!
Дис – четвертая и последняя обитательница нашего особняка на улице Луговой. На ее крепких плечах лежит все хозяйство, от готовки до забивания гвоздей.
Последним ей тоже приходилось заниматься, потому что наш дом – женское царство. Из мужчин здесь последним бывал отец Розочки. В отличие от моего, он ушел отсюда живым, хоть и не вполне целым…
Гномка подняла голову, продолжая сноровисто ликвидировать беспорядок.
– Госпожа Анна, доброе утро. Оладьи будут через пять минут.
– Оладьи?! – простонала я, рукой прихлопывая заурчавший живот.
– С яблоками, – подтвердила Дис, выбрасывая осколки в ведро.
Желудок опять громко напомнил о себе.
– Только кофе, – отказалась я. – Извини, опаздываю.
И рысью помчалась умываться.
Одевалась я, что называется, в прыжке.
Уже на пороге меня догнала Дис и сунула теплый сверток.
– Перекусите потом! – велела она непререкаемо.
Спорить времени не оставалось, и, кое-как запихнув пакет в сумку, я помчалась на работу.
Дежурный в райотделе при виде меня вытаращил глаза и замахал руками.
– Тебя искал Сам! – Он ткнул вверх похожим на сардельку пальцем.
– Чандлер? – на всякий случай уточнила я.
Шеф обычно снисходит только до следователей, а для заурядных домовых вроде меня инструктаж проводит его зам, Басюн.
Дежурный энергично закивал, и я, ругаясь про себя, устремилась на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки. Понятия не имею, как этот акробатический трюк (я же на каблуках!) обошелся без травм.
Запыхавшись, я влетела в кабинет начальника… и оказалась в центре внимания.
– Домовой Стравински, какая честь! – прорычал Чандлер, наклонив голову.
«Попала», – сообразила я.
Опоздала я на каких-то пять минут, но это уже ничего не меняло.
– Простите, – понурилась я. – Это больше не повторится!
Не тут-то было, Чандлер уже запустил зубы в добычу и не собирался так легко ее отпускать.
– Красоту наводили? – еще больше разошелся он.
А вот это уже было откровенно несправедливо: на моем лице не было и следа краски, а волосы небрежно стянуты в конский хвост.
Кстати, кое-кто из женщин-полицейских щеголяет даже акриловыми когтями, хотя ума не приложу, как они ими протоколы печатают. Мои собственные обстрижены накоротко и без следов лака.
– Простите, – повторила я, опустив глаза. – Я проспала.
Роза бы в этот момент похлопала мгновенно увлажнившимися глазами, и инцидент был бы улажен. Но я не просто хорошенькая девушка, я – домовой при исполнении!
Чандлер побагровел, и даже сквозь короткие рыжие волосы проступила краснота, особенно заметная на лысине.
– Вы спали! – заорал он, грохнув кулаком по столу. – Вот так, да? Вы преспокойно спали! Вам плевать и на Кукольника, и на то, что на вашем участке пропал человек?!
– Прошу извинить меня, господин полковник, – раздался знакомый холодный голос. – Домовой Стравински вчера допоздна пробыла со мной.
Чандлер словно подавился криком и вытаращился на Мердока.
Остальные молчали, с любопытством вороньей стаи наблюдая за представлением.
– Э-э-э? – выдавил полковник, не рискнув, впрочем, спросить, чем же мы с Мердоком занимались вместе.
Тот пояснил сам:
– У нас с домовым имеются любопытные сведения о личности того зомби.
– Постойте, – перебила я, позабыв о субординации. – Кто пропал?
Почему-то первым делом в голову пришел господин Ярый.
Чандлер потер лоб, налил себе воды из кувшина и залпом выпил.
– Некая мадам Цацуева, – объяснил он уже тише. – И у нас есть заявление сестры потерпевшей, которая подозревает лично вас, Стравински!
– Подозревает меня? И в чем же? – Я пыталась не вспылить.
Чандлер ахнул по столу ладонью так, что стакан подпрыгнул.
Затем привстал и подался вперед.
– Шутки шутите, домовой? – Он смотрел мне прямо в глаза, и под тяжестью этого взгляда хотелось поджать хвост и заскулить.
И ведь он утюжит меня при всех! Значит, дела и правда плохи.
– Никак нет, господин полковник! – отчеканила я, вытянув руки по швам.
Меня раздирали неверие, злость и, что скрывать, постыдная радость. Мадам Цацуева попила мне немало крови – отдельные граждане умудряются это проделывать, даже не будучи вампирами.
Однако ее исчезновение могло доставить еще больше неприятностей, чем живая и деятельная мадам собственной персоной.
– Это хорошо, – кивнул Чандлер. – Потому что все выходит складно. Вчера эта гражданка подала на вас жалобу, домовой, за отказ принять у нее заявление. И той же ночью она пропала из собственного жилища. И свежие следы вашей ауры имеются у ее двери. Впечатляет, а?
– Да, – вынужденно признала я, чувствуя неприятный холодок меж лопаток. Уж очень складно! – Разрешите объяснить, господин полковник?
– Стравински, – он грузно опустился в кресло, – мне ваши объяснения…
И безнадежно махнул рукой.
– Я отстранена? – уточнила я.
Курить хотелось отчаянно.
Надо попросить у Розы какой-нибудь успокаивающий эликсир, а то нервы совсем сдают.
Хотя если так дело пойдет, то нервничать мне особо не придется – валяйся в гамаке в саду, кушай клубнику с малиной… и мрачно прикидывай, подойдет ли вот эта милая яблонька, чтобы на ней повеситься.
– Пока нет. – Чандлер с силой потер лоб, а я выдохнула. – Но на волоске. Возьмите пару дней отпуска.
– Позвольте, господин полковник, – снова вмешался доселе молчавший Мердок. При всей безукоризненной вежливости тон его неуловимо напоминал кастет под мягкой перчаткой.
– Говорите, – разрешил Чандлер, смерив следователя хмурым взглядом.
