— Что сказать-то? — Диланяну уже начинает надоедать этот непонятный разговор.
— Ты же ведь не из этих?
— Из каких?
— Ну, ты же не… Ты только не обижайся, ты же не гомик? — На лице водителя нарисованы тревога и искреннее волнение.
— С чего вдруг такой вопрос? — удивился Диланян-младший.
— Ну… Зачем ты носишь… такую… педерастическую майку? — осуждение в голосе таксиста смешалось с обидой за честь армянского народа.
…Только тут Диланян-джуниор заметил, что в штанах-то он нормальных… А с так называемой «майки» таксисту подмигивают десятки маленьких, сонных и веселых слоников…
Пролог— …Отец. Вот скажи мне, зачем всем про это рассказывать?
— Ты что, сына? Это же смешно!
— Пап. Как бы тебе это объяснить… Это смешно в семейном кругу…
— Да? Ну ладно. Не буду рассказывать…
Этот разговор происходит с завидной регулярностью. Старший сын среднего сына князя Диланяна, у чьего старшего сына нет сыновей, постоянно говорит среднему сыну князя Диланяна, что он уже не маленький ребенок и не надо каждому встречному и поперечному рассказывать эту историю…
Действие— Ов, ну я тебя очень прошу. Ну, у Тошки сын родился. Мы в твою честь праздник организовали!
— Слушай, почему в мою честь? При чем тут вообще я?
— Ну, ты же его оперировал! У него же почти два года жена не могла забеременеть!
— Грант, послушай меня. Если бы вы Тошу еще три года возили по бабкам и знахарям, которые заставляли бы его мазать член медом с орехами, то у него бы и сейчас детей не было. Варикоцеле, знаешь ли, безразлично к меду. Варикоцеле нож любит, — Диланян-младший находился в состоянии повышенной лютости, и ему нужно было сорваться. Грант попал как раз под руку.
— Овик. Я тебя очень прошу. Будут все мои друзья. Я всем рассказал про тебя! Папа твой будет!
— И ты думаешь, что мне интересен этот жхор?[4]
— Ов, ну пожалуйста…
— Ладно, но я припозднюсь. Ты когда начинаешь?
— Без тебя не сядем.
— Грант, прекрати. Когда всех позвал?
— Ну, часам к семи.
— Буду к девяти.
— Лады.
К девяти вечера следующего дня Диланян-младший, истинный князь, взял бутылку коньяка, налитого в день рождения Гранта-маленького (традиционный символический подарок, открывается к свадьбе или к рождению сына), и поплелся в дом Гранта.
— Вах, Овик-джан! Надежда и будущее Армении! Мира! Вселенной! Заходи! — Грант, открывший дверь, уже не мог фокусировать взгляд. Но ноги его еще держали.
— Дорогие гости! Прибыл сам лично будущий президент Армении! (Примечание: Диланян-младший доживет когда-нибудь до лысых волос, но так и не поймет. Почему-то наличествующего президента терпеть не могут все. И бывшего терпеть не могли. И будущих тоже не смогут. Но желают своим близким, чтобы те стали президентами. Откуда это?)
— Пусть моя нога войдет добром в этот дом, — улыбнулся Диланян-младший, — а этот коньяк, налитый позавчера в бутылку и запечатанный именным сургучом коньячного завода, откроется в день рождения твоего правнука, Грант! Дай бог тебе многих внуков, здоровья твоей семье, благосостояния и счастья твоему очагу!
— Спасибо тебе, дорогой. Заходи. Знакомься.
Дальше шло перечисление разных невыговариваемых имен, занимаемых ими должностей и, естественно, выражалась гордость за должности этих людей. Вот этот, мол, известный прокурор, тот — глава управы, этот… Ну, этот преступник, но скоро начнет работать… Во-о-он тот дядька сидел за убийство своей жены, а этот, рядом с ним сидит, его адвокат. Видишь того дядю? Это известнейший на весь мир музыкант, лауреат многих премий. Да, да, вон тот, слева от прокурора.
— Грант, это вообще-то мой отец, — Диланян-младший посмотрел на Гранта и понял, что в его спирту следов крови уже не осталось.
— Да? Кхм. Это вообще-то двоюродный брат моей жены, — удивился Грант.
— Что не мешает ему быть моим отцом, — заключил Диланян-младший.
— …Тихий вечер кайфно наступает,
Ребята собираются в кружок,
Кто-то тихо водку наливает,
Кто-то тихо заряжает косячок, —
пел в динамиках Бока… Все было как обычно: тосты, поздравления…
— Я хочу выпить! Я хочу выпить за спасителя моего единственного сына! За эксклюзивного врача, за человека, который…
— Счастья! Пусть твои руки будут зелеными!
— Профессиональных удач!
— …Братан, вот ты же врач, да? У меня на члене…
Диланян-старший сидел с гордой улыбкой на губах. Он раскатывал эту улыбку, он наслаждался этим моментом — по его мнению, это был момент триумфа его сына. Его старшего сына. Он не замечал отчаяния и злобы на лице Диланяна, которого достали эти пьяные чучмеки, которому хотелось к себе в больницу, где было тихо и спокойно, лишь стоны больных нарушали тишину.
— А вот хотите, я вам расскажу, каким он был гениальным в детстве? — придав голосу таинственный оттенок, приготовился опозорить сына Диланян-старший. По лицу Диланяна-младшего прошла болезненная судорога.
— …Так вот! Мой сын однажды поймал форель! И поймал на озере Севан! Мы были на рыбалке, и он поймал форель! — Лицо отца Диланяна выражало торжественность. Грант выключил магнитофон. Сорок человек превратились в слуховую трубу.
Пауза. Даже Станиславский гордился бы этой паузой. Сорок человек превратились в один глаз и, затаив дыхание, ждали, что же скажет Диланян-старший дальше. Один из самых младших чиновников не выдержал.
— Кх-кх, — кашлянул он. — И что? Я тоже ловил форелей на Севане!
— Ну, во-первых, — бросил на чиновника уничижающий взгляд Диланян-старший, — ему было пять лет. Во-вторых, он поймал форель на хлеб!
— ???
— Форель — это хищник. Форель не кушает хлеб. Она кушает только червяков, — терпеливо объяснял Диланян-старший, — кусочки кровавого мяса иногда кушает…
— Ну да…
— Ну, так мы поехали на Севан… Несколько друзей с детьми. Мой был самый старший и начитанный! Он умел читать уже в три года, представляете? И ему было неинтересно играть в глупые игры малых детей. Он подошел ко мне и потребовал, чтобы я сделал ему удочку! — Диланян-старший надул губы и щеки, нахмурил брови и проговорил обиженным детским басом: «Папа! Жделай мне удочку лыбу поймать!» Ну, я и сделал… Нацепил на крючок кусок хлеба и забросил. Сын сел и внимательно наблюдал за поплавком. И поймал форель! Подошел ко мне и сказал — Диланян-старший опять надул щеки: «Папа! Я поймал лыбу! Буду иглать с лыбой и учить ее говолить!»
Я вырыл ямку на берегу, она наполнилась водой, и сын запустил туда эту рыбу… Прошло некоторое время, ко мне опять подошел сын и спросил, что мы будем делать с рыбой… Ну, я и сказал, что будем делать шашлык… Когда уже угли были готовы, я подошел к ямке и увидел, что рыбы там нет! «Сын, где рыба?» — спросил я. «Не жнаю, ха-хааааахаххха-хахахахахааааа», — засмеялся сын. И тут я посмотрел на его трусы. И опешил! В трусах у сына было что-то большое! Огромное не только для маленького мальчика, но даже, не постесняюсь признаться, для меня!..Оказалось, вот этот хулиган, — Диланян-старший ласково потрепал по щеке сына, который сидел красный и не знал, куда деть глаза, — спрятал рыбу в трусы, чтобы мы не съели ее…
ЭпилогС тех самых детских пор Диланян-младший не ест форель. И если отец зовет его на рыбный стол, он в панике убегает в какую-нибудь скоропомощную больницу и просится на ассистенцию на любую, даже самую пустяковую операцию.
И вспомнилась мне феерическая история… И да будет эта история встречена благочестивыми комментами, множественным персотрясанием и одним возлежанием с отроковицей…
Года полтора назад. Армения, Ереван. Тигран. Уролог. Коллега.
Человек настолько же прекрасной души, насколько ужасной неблагообразной наружности.
Представьте себе маленького, тощего, востролицего мужчину. С походкой юного Клинта Иствуда. С улыбкой Гуимплена. С носом, подсказывающим, что обезьяна, бывшая его предком, согрешила с горным орлом. Представьте же, что весь двухмиллионный город знает доктора Тиграна и абсолютно все отзываются о нем как о своем лучшем друге. Я не исключение.
Так вот. Тигран, получивший медицинское образование и восемь лет оттрубивший у известнейшего профессора, постиг абсолютно все тайны урологии и… не был женат. Ко всему этому добавьте происхождение истинно горное. Причем не просто горное, а именно лорийско-горное.
«Открыли родильный дом». — «Для женщин?»
«Идет дождь». — «На улице?»
Все подобного рода анекдоты придуманы именно про лорийцев. Их доброта, гостеприимство, кристальная наивность и способность любить огромным, громаднейшим сердцем никем и никогда не были поставлены под сомнение.
