— Какая прекрасная погода.
Мать пригласила их войти в дом. Они заколебались, будто куда-то спешили, и мисс Уилкинс сказала:
— Разве только на минуточку, миссис Радд.
Затем они расселись в креслах, нарочно выставив из-под длинных амазонок кончики башмаков, искоса оглядели все, что стояло в комнате, и… и просидели так до позднего вечера.
Мисс Уилкинс была крупная, полная, рыхлая девица, утверждавшая, что ей уже двадцать пять лет. Утверждала она это шестнадцать лет подряд! Она туго затягивалась и воображала себя тонкой и стройной.
Мисс Малруни было только двадцать восемь, и фигура у нее была еще ничего. Вкусив немного городской жизни, она даже сохранила следы былого изящества. Она принадлежала как раз к тем девицам, что носили «модные» холщовые амазонки. В действительности же она очень нуждалась и всячески пыталась скрыть свою бедность, напуская на себя важный вид бывалой горожанки.
Она попивала чаек и с аппетитом уписывала лепешки со сливочным маслом, похваливая их всякий раз, когда тянулась за очередной порцией. Она поинтересовалась, сама ли мать пекла эти лепешки — как будто мать для этой цели могла привлечь отца или зазвать с дороги прохожего!
Мисс Уилкинс рассказывала Сэл о танцульке на одной из местных ферм, о том, как Джим Мёрфи приударил за Норой Фей, и как старый Фей гонялся за Джимом с ружьем. Свой рассказ она то и дело прерывала громким радостным взвизгиванием. Мисс Малруни тем временем усталым голосом поведывала матери о всех тяготах и неудобствах жизни в сельской глуши. Как тяжко все это сносить после комфортабельного существования в городе, где у них был свой выезд и слуги. Отец ее служил у одного адвоката в Брисбейне в качестве доверенного клерка. В его обязанности входило открывать дверь конторы, когда приходил клиент — а случалось это, увы, не чаще одного раза в месяц! — затем в другой комнате почтительно спрашивать у пустого стула, не занят ли мистер адвокат. После этого он предлагал клиенту присесть, бесшумно пододвигая ему уже другой стул, а сам тайком выбегал из конторы, пускался по улицам разыскивать адвоката и приводил его в кабинет черным ходом, после чего туда приглашали клиента. Мисс Малруни заверила мать (а та, добрая душа, верила каждому ее слову и искренне сочувствовала обездоленной семье), что она просто не знает, как бы они существовали, если бы не тот небольшой заработок, что давала отцу его работа в городе, — ферма ведь не приносит никакого дохода!
Пока они посиживали и попивали чаек, к дому подъехали новые гости — жена учителя вместе с Мэри О’Рейли и мисс Пёркинс. Увидев их в окно, мисс Уилкинс что-то шепнула своей спутнице. Мисс Малруни заерзала на стуле и явно смутилась, но все обошлось благополучно. Узнав лошадей, привязанных к забору, учительша и ее спутницы отвернули головки и проехали мимо. Они были в ссоре с мисс Уилкинс и мисс Малруни.
Однажды утром заявился сам Грей, богатый «хозяин» и землевладелец нашей округи. Он заглянул к нам только потому, что случайно проезжал мимо. В дом он, разумеется, не зашел — чтобы не уронить свое достоинство. Он остался во дворе и разговаривал с отцом снисходительным тоном человека, достигшего высших ступеней образования.
— Для чего это вы завели себе такую штуку? — спросил он, тыча пальцем в новенький трехлемешный плуг (мистер Грей был закоренелый консерватор, смотревший на все новое с нескрываемым презрением).
— Пахать. Экономить время и труд‚ — ответил отец.
— Чепуха! — заявил Грей. — У меня есть пара однолемешных плугов. — Он кивнул в сторону своей фермы. — Уверяю вас, что любой из моих рабочих за день вспашет простым плугом столько же земли, сколько вы этой своей штуковиной.
— Ладно, — сказал отец, — присылайте своего работника с однолемешным, и мы потягаемся.
— Это что же, чтобы я вам вашу землю пахал?
С этими словами мистер Грей удалился.
Побывал у нас и Сэм Ивенс; он стоял на веранде, смущенно теребя шляпу в руках, отказываясь зайти в дом, потому что там «больно уж чисто». Зато Барни Бэллантайн зайти не отказался. Он заявил, что «сидеть дешевле, чем стоять», и уселся на шляпку, забытую Сарой на стуле, наплел отцу с три короба насчет урожая пшеницы, жевал табак и покрыл весь чисто выскобленный пол таким количеством плевков, что они образовали на нем своего рода ковровый рисунок.
В общем, у нас побывало много людей, и мы, как подобает, нанесли им ответные визиты. Встречались с ними в их домах и на полях, разделяли их удачи, их симпатии и антипатии, их радости и горести. В этой новой для нас обстановке мы обрели новых верных друзей и были готовы начать новую жизнь, смело встречая ее превратности.
Глава 4. Большой бизнес с молоком
На первых порах на нас снова посыпались неудачи. Несколько месяцев не было дождей; стояла невыносимая жара, дул обжигающий суховей. А в самый разгар сенокоса, когда они нам были нужны меньше всего, хлынули дожди. Они лили не переставая целые недели, лили до тех пор, пока не сгнил весь урожай овса, скошенного с тридцати акров — единственный урожай, созревший в том году во всей округе.
Два года подряд у нас пропадала пшеница. В первый год она поднялась выше изгороди, но потом ударили поздние заморозки, и она за одну ночь почернела и полегла. А на следующий год она совсем не взошла.
Отец приуныл.
— Ума не приложу, — мрачно бурчал он, — просто не знаю, что делать. С этой погодой самый бывалый фермер не разберется. Никак не угадаешь. Еще один-два таких годочка, и можно так прожиться, что в доме и щепки не останется.
От всех этих размышлений отец впадал в еще большее уныние. Куда только девалась его былая уверенность? Потеря нескольких фунтов лишала его теперь сна и покоя. Отец крепко полюбил денежки. Они занимали его даже больше, чем заботы о матери.
Как-то раз он посетовал на свои невзгоды старому Мартину Мак-Эвою‚ фермеру с Двенадцатой Мили. Тот промышлял маслоделием. У него было несколько старых коров, и один-два раза в неделю он трусил в своей тележке на железнодорожную станцию. Жители Сэддлтопа, стоя у дверей, провожали Мартина взглядами, ухмыляясь ему в спину всякий раз, когда он проезжал мимо них по дороге: Мартин и его сливочное масло были для них предметом насмешек. Обхаживать старых коров и цедить из них молоко — занятие, недостойное фермера! Да, они были истинными земледельцами.
— Не пойму, чего ты стонешь‚ — отвечал ему Мак-Эвой, косясь на наш выгон, засеянный люцерной, и на коров, развалившихся на травке у ворот. — Будь у меня такие луга да такие коровы, я бы тысячу фунтов в год зашибал!
Отец недоверчиво промычал.
— Истинная правда, не сомневайся. — Затем, немного помолчав, Мартин добавил: — У меня всего десять коров, и то они приносят мне четыре фунта в неделю! — И Мартин победоносно взглянул на отца.
— Как, с одного масла? — ошеломленно спросил отец.
— Да, с одного масла! Это почище твоей пшеницы.
Спрыгнув с тележки, он вытащил из кармана своих засаленных штанов какие-то бумаги и показал отцу накладную и чек. Отец глаз не мог оторвать от чека, пока Мартин не упрятал его в свой карман, торжествующе хмыкнув. Затем он поднял голову, обвел взглядом свои посевы люцерны, пасущихся коров и погрузился в глубокое раздумье, а Мартин поехал своей дорогой.
Несколько дней отец не работал и с утра до вечера сидел на веранде. Дейв и Джо не очень-то скучали без него в поле. Они ничего не имели бы против, если бы он весь остаток своей жизни просидел вот так на веранде. Но отец не бездельничал — он решал сложную задачу.
Однажды после обеда он вскочил и отправился на выгон к коровам. Скот у нас был отличный, откормленный, с лоснящейся шерстью, но пользы от него было мало, разве что мы изредка забивали корову себе на мясо, да и то зараженное мясо портилось в бочонке, и мы выбрасывали больше половины. Словом, от них были только одни хлопоты и беспокойства, да и кормов они поедали столько, что сами того не стоили. Правда, отец в них души не чаял и не мог ими налюбоваться. Они были его картинами, натюрмортами, музеем изящных искусств…
— Шестьдесят пять коров… двадцать шесть фунтов в неделю, — пробормотал отец и пошел домой в отличном настроении.
Потом он расспросил Дейва о пахоте и посвятил нас в свой новый план. Он с увлечением расписал выгоды молочного хозяйства, изложил нам свои расчеты, а затем приказал на следующий день привести коровник в полный порядок.
Дейв хранил молчание. Сара попыталась было возразить отцу, но тот ей не дал и слова сказать.
— Я уж все продумал. — И он многозначительно взмахнул рукой. — Я знаю, что делаю.
Светает. Колючий морозец. Все вокруг побледнело от инея. Под ногами потрескивают ледяные корочки. Холодно! Холоднее, чем от доброты богача. Лошади сбились, дрожа у ворот загона в ожидании утренней порции сена: в деревьях под оврагом кричат какаду. С соседней фермы доносится слабое кукареканье петухов, наши задорно отвечают им; лошади позвякивают бубенчиками в загоне; в морозном воздухе вьется дымок от костра, а вокруг него движутся силуэты заночевавших гуртовщиков, и в тумане прорисовывается огромное стадо, которое куда-то перегоняют мимо нас.
