Обер-лейтенант Лукаш для начала заорал на Швейка: «Заткнитесь, Швейк, черт бы вас побрал! Я вас засажу, своих не узнаете! Балоун, слышишь, свинья, куда ты девал колбасу?! Встань, kruzilaudon, так тебя растак, когда я с тобой разговариваю!» Швейк вынул изо рта трубку: «Так что осмелюсь доложить, он даже встать не может. Он от жратвы окосел совсем. Колбасы ведь было больше двух кило!.. Оно, вообще, у людей много разных слабостей бывает. В Иноницах жила, к примеру, одна портниха…» — «Молчите, Швейк… проклятье… или я вас проткну!» — зашипел обер-лейтенант. «Встань, ты, акула!» — заорал он на Балоуна, но, увидев, что Швейк становится навытяжку и собирается что-то сказать, многозначительно потянул саблю из ножен.
«Осмелюсь доложить, я только хотел сказать, — блаженно улыбнулся Швейк, — что смерть от руки своего господина должна быть особо сладкой и приятной. Я когда-то читал про это рассказ в календаре. Во Франции был один маркиз, а у него был слуга. И вот, когда потом там началась революция и повсюду разносили замки на куски, этот самый маркиз по недосмотру прикончил своего слугу. А теперь, значит, этот камердинер, когда уже испускал дух, а маркиз хотел послать за доктором, ему говорит: «Ни за кем, говорит, ваше сиятельство, не посылайте; я, говорит, с радостью помру». И помер, доподлинно помер. А теперь, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, можете меня пронзить холодной сталью!» И Швейк расстегнул две пуговицы своего мундира.
«Иезус-Мария, Швейк! Ведь я из-за этих ваших дурацких россказней сам застрелюсь!» — застонал обер-лейтенант Лукаш, хватаясь за голову. Швейк опять застегнул мундир: «Этого не извольте делать, это было бы даже очень глупо. Да и патроны, опять же, на улице не валяются. А насчет холодной стали, господин обер-лейтенант, так это у меня из Пиштекова театра. Там, изволите ли знать, народ во все глаза на сцену глядит и как есть ничего не пропустит. Давали как-то в театре трагедию «Король Вацлав IV и его палач». Король пил вино, а один из господ подсыпал ему в бокал яду. Король уже было хотел вино выпить, поднял бокал, а тут какая-то старушенция с галерки вся перепугалась, кричит: «Молодой человек, молодой человек, не пейте, ради Христа, отравленное оно!»
Надпоручик Лукаш заткнул себе уши, исступленно посмотрел на Швейка, вращая налившимися кровью глазами, двинул ногой убитого горем Балоуна и повернулся к каптенармусу Ванеку: «Балоуна привязывать на два часа три дня подряд; передайте об этом взводному. А это наверняка он сожрал?» Не ожидая ответа, Лукаш пулей влетел в дом. Когда звяканье сабли о ступеньки стихло, Швейк обратился к сникшему Балоуну: «Вот видишь, олух, какую кашу ты себе заварил. Ведь так и до петли недалеко! Я уже тебе второй раз жизнь спасаю, но больше этого делать не стану. Разве настоящий солдат так поступает?
Узнай об этом его апостольское величество государь император, что бы он о нас с тобой — о тебе да обо мне — подумал?» Увидев, что вечно голодный великан Балоун икает и рукавом вытирает слезы, Швейк снял с него фуражку и погладил его по голове: «Ну, ну, не плачь, не реви… Неужто ты станешь плакать из-за того, что тебя привяжут?! Эх, друг любезный, нас еще похуже дела ожидают! В Радлицах жила одна угольщица, так она всегда говорила: «Он, господь, никогда нам не делает так плохо, чтобы не мог сделать еще хужей!» Но в этот момент пришел взводный с веревкой и двое солдат с примкнутыми штыками. Балоуна увели и привязали к молодой липе перед школой.
Сверху, из окна, лейтенант Дуб кричал им: «Покрепче его вяжите, чтобы почернел весь, мерзавец! Пусть на самых носках стоит, как балерина! Взводный, если этот молодчик не будет привязан, как следует, я вас самого привяжу! И собственноручно! Вы меня еще не знаете, черт подери, я говорю, вы меня не знаете!» Взводный затянул веревку с такой силой, что она врезалась Балоуну в мясо. «А ну, ослабь, — гудел Швейк, — это же дурак безмозглый, устав ходячий, мурло штатское с гипсовой башкой!» Подле привязанного Балоуна остался часовой, следя за тем, чтобы наказанный не потерял сознания.
Был уже вечер, солнце закатывалось за горизонт, обливая привязанного Балоуна кровавым багрянцем. Солдаты гнали в деревню стадо скота, которое пасли днем на лугах и в лесу. Коровье мычание и щелканье пастушьих кнутов напомнило Балоуну родной дом, заколотую свинью, копченое мясо и караваи свежеиспеченного хлеба. Глаза его снова наполнились слезами. Он смотрел на солнце, которое заходило где-то там, где стояла его мельница, и плач сотрясал его огромное тело: «Почему, о господи, ты не сотворил меня вот таким волом?! Я бы хоть никогда так не голодал! Сколько травы я мог нащипать, пока мы сюда дошли!»
Взводный пришел отвязать Балоуна, когда уже совсем стемнело. Денщик рассматривал синие рубцы на стертых до крови запястьях и шатался, как пьяный. А Швейк утешал его: «Плюнь, друг, не обращай внимания. На военной службе оно, брат, без строгости нельзя! У дейчмейстеров в полку солдат привязывали, ополченцев привязывали, в тридцать шестом тоже привязывали, а у гонведов — так просто подвешивают! Наказание — оно завсегда должно быть! Уж на что господь бог куда как милосердный, а тоже всех наказывает и тоже бы тебе не простил, если бы ты сожрал два с лишним кило его колбасы. А посему помни: с бедным людом нужно построже, даже если с голоду будет пухнуть!»
Любое занятие наделяет жизненным опытом, позволяющим предсказывать грядущие события. Старый овчар куда лучше метеорологической станции скажет вам, какая будет завтра погода. Вот почему, когда солдатам N-ского маршевого батальона 91-го полка был внезапно отдан приказ копать выгребные ямы для новых сортиров, умудренные жизнью старые служаки говорили: «Это, ребята, неспроста! Завтра отсюда дальше потопаем! Начинает пахнуть жареным…» И действительно утром следующего дня была объявлена тревога: приехали два офицера из генерального штаба. Солдаты приветствовали их радостными замечаниями: «Холера бы их взяла, гром их разрази! Стоит этим шалопаям появиться, сразу жди наступления и порядочной резни!»
Солдаты с тихими вздохами укладывали в вещевые мешки консервы и хлеб, а подсумки набивали патронами. Швейк дружески наставлял Балоуна: «Ну вот, теперь, стало быть, мы их погоним! А ты, каторжник, смотри у меня! Не думай, что это все на сегодня, эта тебе на целую неделю выдано. Теперь кухни не увидишь, пока неприятеля не разобьем наголову и не отгоним! Только после этого будет привал и будут давать приварок!» — «Матерь божья, Клокотская богородица, — застонал Балоун, — я же знаю, я же это сожру, прежде чем господин капитан скомандуют «Шагом марш!» — «Только без дураков! — торжественно заявил ему Швейк. — Помни о присяге и воинской чести! Вот в Чаславе в 12-ом ландверском служил солдат по фамилии Старек…
Когда его взяли в армию, в полку он попал под начало капрала Эндлера, который все время ему долбил: «Вы, говорит, такой идиот, что просто уму непостижимо, как можно быть таким идиотом!» А Старек, тот был такой же ненасытный обжора, как ты. Когда выдавали хлеб, он, бывало, сунет себе целую буханку под одеяло и откусывает кусок за куском, пока к полуночи не останется ни корочки. После этого от него ночью всегда такой дух шел, что соседи поутру бегали в околоток и доктор приказывал им лежать — потому, дескать, они отравлены! Но потом они поняли, в чем дело, и этого Старека за милую душу на ночь выбрасывали ко всем чертям. Так что спал он у самого чердака, чтобы никто его не нашел. Но с тех пор уже солдаты никакого уважения к нему не питали и никто его не почитал за солдата!»
После очередного офицерского совещания начался триумфальный марш по галицийским болотам. Три дня шли через сожженные деревни и ночевали в поле под открытым небом. На третьи сутки к вечеру стали лагерем на опушке низкого подлеска. А на следующее утро солдат разбудил грохот артиллерийской канонады: «Бах, бах, ба-ба-бах!» Швейк встал и направился к ручью, где застал обер-лейтенанта Лукаша. Тот сидел нагишом на берегу и плескал на себя воду. Швейк козырнул: «Осмелюсь вам пожелать доброго утречка, господин обер-лейтенант!.. Будет сегодня кофе?» — «Доброе утро, Швейк! — фамильярно ответил Лукаш. — Так что, парень, что ты на это скажешь? Может еще сегодня придется идти в бой!»
«Твердо уповаю на бога, господин обер-лейтенант, что ниспошлет он мне достаточно сил претерпеть за государя императора всяческое добро и зло, — покорно и преданно ответил Швейк. — Осмелюсь вас попросить, господин обер-лейтенант, не осталось у вас, часом, во фляжке чуточку сливовицы? Чего-то не по себе, и вообще я какой-то слабый…» — «Но только один глоток, Швейк, смотри, не вылакай все!» — предупреждал Лукаш. «Я только отхлебну разок, чтобы во рту не было противно! Так… ну, и хороша ж! — крякнул Швейк, вытирая рот тыльной стороной руки. — В Праге, на Смихове, господин обер-лейтенант, был один бакалейщик по фамилии Ворличек. У него, знаете ли, был свой особый метод, как принимать на работу продавцов. Скажем, нужен ему приказчик и к нему заявляется какой-нибудь молодой человек…
