— Да, Опушкин у нас герой. — Николаич отобрал у героя орех и хорошенько к нему приложился. — Вот удивляюсь я на тебя, Опушкин. По виду — типичный салобон. Вроде и не знает, с какой стороны к автомату подойти. А как до дела дойдет — впереди всех, в самом пекле. Не успеешь выйти на дисклокацию — он уже всех разоружил. А потому что никогда не суди бойца по внешнему виду! Правильно я говорю, Опушкин?
— Служу России, — промямлил Антон, мучаясь ощущением, что «Доброе утро, Сомали!» недоволен своей новой дислокацией.
Военно‑транспортный вертолет Ми‑26 поднял такой ветер, что казалось, в залив сейчас сдует всю пиратскую деревню, всю саванну и вот‑вот распахнутся те самые недра, исследовать которые много лет назад приехал романтичный прохиндей Сережа Шулаков. Но и пираты, и спецназовцы, казалось, давно привыкли к дискомфорту, который щедро дарит земле работающий винт Ми‑26. Тепло распрощавшись, одни полезли на борт, а другие, придерживая бейсболки, завороженно наблюдали за этим процессом. Освобожденные врачи гуськом проследовали по трапу в чрево воздушного судна. Шулакет хлопнул Антона по плечу.
— Хорошо посидели! — прокричал он и протянул другу маску шамана. — Сувенир!
— Спасибо! Будешь в Москве — звони! — прокричал Антон в ответ.
Одноклассники обнялись, и Антон поставил ногу на ступеньку.
— Ленку! — волнуясь, закричал Шулакет. — Ленку встретишь — привет передавай!
Антон показал ему большой палец и поднялся на борт.
Гостеприимная сомалийская земля съежилась до размеров грязно‑желтого пятна в иллюминаторе, возле которого сидел Антон, обняв прялку и думая о превратностях судьбы. Опять полет, опять перемещение в пространстве. Опять он — не он, не дизайнер интерьеров, а не пойми кто. Судьба в своих превратностях навязывала ему роли, которые он малодушно принимал, чтобы эти превратности наконец закончились, а выходило все еще хуже. То любовник Анжелики, то воришка, то спецназовец, то вообще какой‑то энергетический наследник. Где‑то там, далеко на севере его дожидалась милая, милая квартира‑студия, такая же белая, как некогда его совесть. И Дуня… Почти такая же милая и любимая, как квартира. Было ли все это подстроено судьбой, чтобы он познакомился с Дуней? Но разве ее, судьбу, поймешь? Антон никогда не верил в судьбу, считая ее так называемые знаки не более осмысленными, чем облака, иногда неизбежно принимающие форму утки или чайника. Но одно было понятно: если он хочет выйти из этой странной игры с неясными правилами, нужно для начала перестать подыгрывать.
Подошел Николаич и стал смотреть на него сверху вниз с пугающе‑отческой теплотой во взгляде. «Что еще?» — подумал Антон.
— Опушкин, я уж не стал там в разгаре операции об этом говорить, но ты опять проявил себя героем!
— Служу России, — тоскливо отозвался Антон.
— Да это понятно, — отмахнулся Николаич. — Тут другое. Я сейчас буду по радио связываться с Москвой, хочу ходатайствовать начальству о предоставлении тебя к званию героя. Вот так — ни больше ни меньше. Три успешных операции за три дня! Банда в Красных Огурцах — раз. Освобождение Телецентра — два. Освобождение заложников в Сомали — три! И ни одной потери!
Антон тяжело вздохнул. Теперь еще и герой России. Пора спрыгивать с карусели, иначе есть риск обнаружить себя завтра на Луне или на дне Марианской впадины.
— Антон, в чем секрет, а? — понизил голос Николаич. — Это вот эта штука, да? — Он ткнул пальцем в прялку. — Секретная разработка? Ты же с ней не расстаешься.
— Василий Николаевич, не надо звонить в Москву, не надо ходатайствовать. Я — не спецназовец. Я — дизайнер. Занимаюсь интерьерным дизайном. Все это — одна сплошная ошибка. А это — не секретное оружие. Это прялка, которую завещал мне один изобретатель. Я должен ее… Не важно.
— Нет уж, ты договаривай, у нас друг от друга секретов нет.
— Хорошо. Я должен ее отвезти Якубовичу на «Поле чудес». Знаете такую программу?
Нет, все‑таки не зря. Не зря майор Кувалдин был на хорошем счету у начальства! Способность принимать правильные решения не только в бою, но и в тылу, знать и понимать своих бойцов, их психологию — вот качества настоящего командира. И майор Кувалдин обладал ими в полной мере. Он мог разглядеть скрытый резерв бойца и, когда тот уже говорил «Не могу!», сказать ему «Можешь!». А равно и заметить, когда боец переоценивает свои силы, сказать ему «Отдохни». И если, например, у кого‑то случился посттравматический шок и он начинает нести чушь про интерьерный дизайн и Якубовича, майор Кувалдин тоже знал, как поступить, опыт имелся.
— Знаю, — спокойно ответил Николаич. — Знаю такую программу. Кто же ее не знает? Ты давай не вешай нос, врачей мы спасли, это главное, а сейчас полетим домой. Давай я автомат у тебя пока возьму да и в пирамидку его сложу.
— Да заберите его совсем. Наконец‑то. Я — лицо гражданское, мне вообще с оружием как‑то неуютно.
— Ну, неуютно так неуютно. Это не беда. Вот в Эмиратах на самолет пересядем, не успеешь оглянуться, и уже дома. Отдыхай, Антон, отдыхай…
С этими умиротворяющими посулами, сказанными мягким голосом с успокаивающими интонациями, он подхватил за ремень пистолет‑пулемет и, медленно пятясь, отошел от психически травмированного бойца. Боец вроде бы пока не буянил и не собирался открыть пальбу по однополчанам, как это иногда бывало с носителями подобного диагноза. Но все же Николаичу было спокойней, что он обезоружил несчастного.
Зайдя в рубку и связавшись с Москвой, он попросил, чтобы на прилете их встречала «Скорая» с психиатрами и санитарами. Москва поняла и обещала прислать. Разобравшись с внештатной ситуацией, Николаич присел на лавку и выдохнул. «Вот работка у нас! — подумал он. — Тело выдерживает, а психика нет. Ждешь пули от врага снаружи, а оно изнутри нападает. Эх, жалко парня!» Ему сделалось грустно, и он достал фляжку, предусмотрительно наполненную коктейлем «Доброе утро, Сомали!».
Несмотря на то что Аслан с Борей Психологом были не в самолете, а на земле, и даже ниже — в подвале, прибегнуть к помощи алкоголя в деле усмирения эмоций тоже показалось им хорошей идеей. Приняв по пятьдесят грамм, они расположились все за тем же кухонным столом, и прием начался.
— Она ко мне домой уже пришла. А я не могу женщину ударить. Я сейчас не голословно утверждаю. Я пробовал. Не получается. Так что бежать мне надо, понял? Иначе Сусанна… Страшные вещи может Сусанна.
— Подожди, Асланчик, ты чего конкретно очкуешь? — бархатным баритоном спросил Боря.
— Сусанна узнает — яйца отрежет. Он может, она армянка.
— Я догоняю, догоняю. Но давай представим то, чего ты так боишься. Мы часто очкуем самого страха. Хотя, когда наступает событие, которого мы очковали, оказывается, что…
На это раз пациент быстро осмыслил хитросплетение абстракций и наполнил его конкретикой:
— Боря, ты что, олень? Ты хочешь, чтобы я тут представил, как она мне будет… Ты чего мутишь?
Терапевт понял, что погорячился.
— Ладно, ладно, сорян, проехали. — Он напряженно побарабанил пальцами по столу. — Как насчет клиники неврозов?
— Это как?
— Я могу тебе выписать направление в стационар. Полежишь недельку, отдохнешь. И эта волчица тебя не найдет. А там, глядишь, все утрясется.
— Меня в больницу? Я что, псих пробитый? Может, санаторий, курорт какой за границей, — жалобно попросил Асланчик Бешеный.
— Я могу только в клинку неврозов. Чисто схорониться лучше места нет.
Бешеный вздохнул.
По дороге в клинику он впал в тоску. Медицинским учреждениям он не доверял, и вообще ассоциации с ними у Аслана были сугубо неприятные. Начиная с посещения в детстве зубной поликлиники в Алхан‑Юрте, где единственным обезболивающим была фраза врача «Ты же джигит!». А все из‑за баб!
— Юра, у тебя жена есть? — спросил Аслан водителя.
— Нет, Аслан Зелимханович.
— Повезло…
— Сусанна Артуровна — сильная женщина, — дипломатично заметил Юра.
— А ведь даже в спортзал не ходит! — подхватил Аслан.
— Я имел в виду… Знаете, я тут прочитал в одном журнале, когда жена сидит дома, а муж работает, у нее становится слишком много свободного времени. И это может быть плохо для психологического климата в семье.
— Так она с детьми сидит, жена эта.
— Дети — это да… — задумчиво проговорил холостой и бездетный Юра, для которого дети были вполне загадочным стихийным бедствием. — Особенно маленькие…
— Не, ну как маленькие, уже не маленькие. — Аслан попытался вспомнить, сколько лет его детям.
Какая‑то мысль забрезжила в его сознании. Сусанна сидит дома, дети выросли, сильная женщина, спортом не занимается, Хрустальный Дворец, Бита Спокойствия… Какое‑то решение, какой‑то выход…
