— Они раскаялись? — спросил Эндрю у меня.
— Мне кажется, они просто дуры, — пожал плечами я.
— Брат побежал в лес нашел брата при смерти и закричал: «Я их всех убью!» — не слушал нас Отавиу в своем току. — И побежал за женами.
— А как же брат? — растерялся американец. Даже мясо ото рта убрал.
— А какой с него, кастрированного, толк в домашнем хозяйстве? — предложил я версию.
— Ну, руки-ноги-то есть, — развивал инклюзивную тему американец.
— Не в ногах счастье, — возразил я. — А где-то между.
— …Побежал младший брат в деревню, а жены сбежали…
— Не, не дуры, — тихо сказал я, отыскав логику в женском поведении. — Они себе возможность для бегства обеспечивали.
— Мне что, дальше не рассказывать? — неожиданно обиделся колумбиец.
— Рассказывай-рассказывай, — поддержал его Эндрю.
— Побежал за ними младший брат, — бодро продолжил Отавиу, — вдруг слышит злобные звуки: «Оху, оху, оху!» А это жены в пекари превратились! Убил тогда младший брат свинью. И зажарил, — закончил колумбиец. — И говорит: «Какое вкусное мясо! Немного воняет, но ничего. Теперь всегда его есть будем».
И посмотрел на Эндрю. А тот побледнел. Даже позеленел. Видно: уединиться в тумане хочет. Кусочек недоеденный на землю положил. Вот что с людьми богатое воображение делает.
Довольный колумбиец, не торопясь, приступил к еде, на которую сейчас других претендентов не было.
— А в чем мораль легенды-то? — спросил Додсон, взяв себя в руки.
— Ни в чем. Совершенно аморальная легенда, — ответил я.
— Почему? — чавкая, возразил колумбиец. — Легенда о том, что если жен бить, они свиньями станут, — заявил он. — А если не бить, от рук отобьются.
— И о том, что ненужно злить женщин. Не то развоняются, — предложил я свое толкование.
Американец испуганно огляделся, будто ожидал, что сейчас из леса сейчас выскочат оскорбленные феминистки, афроамериканцы и менструирующие люди не женского пола [3], и подвергнут меня немедленному остракизму. На медленном огне. И спустя пару минут чуть лоб от облегчения не отер: «Фу! Показалось!»
— Я думаю, что все беды оттого, что индеец был многоженцем, — сделал вывод он.
В принципе, он прав. Избил бы муж свою женушку до полусмерти — и пошел дальше. Чем бы она ему ответила? Однозначно: многоженство — зло.
И вообще, всё зло — от баб.
Где, кстати, наша «баба»? Как-то слишком далеко она углубилась в приступе стыдливости.
— Ху-у-у-у-рвау! — раздался из леса низкий, хриплый, словно у заядлого курильщика, вопль.
— Пума! — вскочили мы одновременно с Отавиу.
И я бросился на звук. А он — в противоположную сторону.
[1] Кайсака — одна из самых ядовитых змей Южной Америки. Если ее потревожить, обязательно нападает. Кайсаки — живородящие змеи. Самка разрешается 30–70 змеенышами, которые уже от рождения ядовиты.
[2] За основу взята индейская легенда «Многоженец». Не стану комментировать сюжетные линии индейских мифов и легенд.)) Скажу лишь, что излюбленными темами являются инцест (ничего хорошего из него не выходит, но его много), тема злых жен, которых убивают мужья и взамен получают себе новых и расчлененной бого-женщины, тема женской неверности и мужской мести за нее. Еще весьма распространенным мотивом является неблагодарность. Причем, неблагодарность, которой не воздают по заслугам. Типа: «Дети, мир неблагодарен, кто успел, то и взгрел». Вот такой вот менталитет))
[3] Не так давно Джоан Роулинг была подвергнута остракизму за оскорбление трансгендеров. Наткнувшись в одной статье на выражение «люди, которые менструируют», она высмеяла его, типа: «Как же они называются? Никто не помнит?» В итоге она была объявлена трансгендеро-ненавистницей с полным набором последствий.
34. Брайан
— Келли! — крикнул я, продираясь через лианы и скидывая на бегу ружье,
Ровная площадка закончилась так же внезапно, как и началась, и бежать нужно было в гору. Это Отавиу вниз побежал. Чтоб он там навернулся и шею свернул.
— Я здесь, — раздался в ответ спокойный голос блондинки. Откуда-то сбоку, совсем не оттуда, куда бежал я. И где рычала пума.
Я изменил направление.
Она сидела на корточках и смотрела на меня снизу вверх, задрав голову. Что-то было в такой позе. Умиротворяющее.
— Ты чего такой взъерошенный? — спросила она. Может, у нее уши заложило?
— Пума рычала, — сказал я. Громко. Чтобы пума тоже слышала.
— Не рычала, а рычал. Это раз. Во-вторых, пумы не нападают на людей. Особенно днем. А в-третьих, орут они только в период гона. Так что ему сейчас не до нас. Из тебя биолог, как из меня индийский слон! — фыркнула блондинка.
— Как из тебя француженка, — возразил я с тем же выражением.
— Между тем, я родилась, выросла, живу и работаю во Франции.
— Но училась ты в Великобритании, — поймал я ее.
— Во Франции я тоже училась, — возразила она.
— И в какой момент учебы на дизайнера ты выяснила, когда и на кого нападает пума?
— Давай, ты расскажешь, кто ты, а я расскажу, в какой момент учебы я узнала, когда и на кого нападает пума.
Вот он, момент истины!
— Я — Брайан Уэйд, виконт Эшфорт, — ответил я, будто это совсем ничего не значило.
— Сочувствую, — сказала она, опустилась на колени и принялась шарить руками по мху.
В общем-то, не та реакция, на которую я рассчитывал. Совсем не та. Она даже не удивилась. Я внутренне напрягся. Может, она знает? Конечно, та история не получила широкой огласки. Может, кто-то из друзей решил подкинуть мне подарочек ко дню возвращения в Старый Свет?
— Почему? — уточнил я.
— Вы, аристократы, несчастные люди, втиснутые в доспехи морали образца викторианской эпохи. Со стороны смотрится прикольно. Но, не поверишь, за последние полтора столетия люди изобрели наряды поудобнее.
— Ты так хорошо знаешь британскую аристократию? — спросил я с насмешкой. Королева Цыганской Кибитки будет меня учить, во что одеваться!
— Лучше, чем хотелось бы, — недовольно проворчала она, и поплелась, если так можно назвать медленное передвижение на четвереньках, в сторону ближайшего дерева.
— Ты что-то потеряла? — спросил я, когда до меня дошло, что я слишком пристально разглядываю задницу, обтянутую джинсами.
— Нет, я нашла, — ответила она, обшаривая пальцами мох. — Орехи я нашла, — буркнула она нехотя.
— Это же не кешью, — заметил я кучку темных шариков у дерева. Или эллипсов. У меня, как выяснилось, с геометрией ненамного лучше, чем с биологией.
— Да, это не кешью. Это орехи.
— Какие? — пояснил я суть вопроса для блондинок.
Келли пожала плечами, насколько это можно сделать на карачках:
— Не знаю. В Греции их грецкими называют. Здесь — какими-нибудь «колумбийскими». Орехи, и орехи. Я на них случайно на… ткнулась, — закончила она. — Скорлупа у них очень прочная, но после костра они должны нормально открыться. Дальше я не знаю, что будет. Может, вообще придется одной дичью питаться. Если мы ее найдем, — оптимистично закончила Келли.
— Откуда ты всё это знаешь? По какой программе готовят таких разносторонних модельеров? — не удержался я.
— Мой папа очень любил Южную Америку и часто сюда ездил, — после небольшой паузы призналась девчонка. — А потом здесь и остался. Жену себе нашел.
— Посмотришь на Отавиу, и сразу понимаешь: вот оно, тихое семейное счастье, — буркнул я.
— Не все же колумбийцы такие, — возразила Келли.
— А чем занимается твой отец? — спросил я у девчонки.
— Ты-таки дозрел для знакомства с моим отцом? — печально хмыкнула Келли. — Боюсь, ты опоздал. Именно для этого я и прилетела.
Как «опоздал»? В смысле: «опоздал»? Она собиралась познакомить отца с женихом? Или сказать ему, что вышла замуж? Тогда почему такая грустная? Жалеет, что поторопилась? Я собирался спросить, хотя пока не решил, о чем, когда услышал голос Эндрю:
