Над самым ухом раздался голос. Генри поднял глаза и увидел Сидни Мерсера.
Если Генри за этот год превратился в женатого человека, то Сидни Мерсер сделался существом настолько великолепным, что Генри на минуту онемел от такого зрелища. Безупречный вечерний костюм любовно облегал гибкую фигуру Сидни. На ногах блистали лаковые ботинки. Светлые волосы были гладко зачесаны назад, и отблески электрических огней играли на них, словно звезды на поверхности пруда. Над крахмальным воротничком дружелюбно улыбалось лицо, практически лишенное подбородка.
Генри был одет в костюм из синей саржи.
— Генри, старина, ты что здесь делаешь? — спросило видение. — Я и не знал, что ты вращаешься в свете.
Тут его взгляд упал на Минни, и во взгляде этом вспыхнуло восхищение, потому что Минни сегодня была хороша, как никогда.
— Жена, — сказал Генри, вновь обретя дар речи. А Минни он сказал: — Мистер Мерсер. Старый друг.
— Так ты женился? Совет да любовь! А как в банке?
Генри сказал, что в банке все более-менее.
— Ты по-прежнему в театре?
Мистер Мерсер важно покачал головой.
— Нашел работку получше. Профессиональным танцором, вот в этом заведении. Купаюсь в деньгах. А вы с женой почему не танцуете?
Эти слова болезненно резанули слух Генри Миллса. До сих пор под странным психологическим воздействием огней и музыки он сумел внушить себе смутное представление о том, что будто бы не по неумению остается сидеть на месте, а просто пресытился танцами и вот захотел для разнообразия побыть зрителем. Вопрос Сидни все изменил. Пришлось посмотреть правде в лицо.
— Я не танцую.
— Силы небесные! Спорим, миссис Миллс танцует? Не угодно ли пару кругов, миссис Миллс?
— Нет, что вы, спасибо!
Но тут в дело вступила совесть. Генри понял, что из-за него страдает Минни. Конечно, она хочет танцевать! Все женщины этого хотят. Она отказалась только ради него.
— Чепуха, Мин! Иди повеселись.
Минни смотрела неуверенно.
— Обязательно потанцуй, Мин! А я здесь посижу, покурю.
В следующий миг Минни и Сидни уже вышагивали сложный ритм танца, а Генри в тот же самый миг перестал быть юношей двадцати одного года. У него даже закралось сомнение — а в самом ли деле ему всего только тридцать пять?
К чему, в сущности, сводится вся проблема возраста? Человек молод до тех пор, пока он в состоянии танцевать, не становясь жертвой прострела, а если он танцевать не умеет — значит, он никогда и не был молодым. Эта истина открылась Генри Миллсу, пока он сидел и смотрел, как его жена летает по залу в объятиях Сидни Мерсера. Даже Генри был способен понять, что Минни танцует хорошо. Он затрепетал, видя ее грациозные движения, и впервые со времени свадьбы задумался. Прежде ему как-то не приходило в голову, что Минни ведь намного моложе его. Когда они получали в муниципалитете лицензию на брак, она указала возраст… Теперь Генри вспомнил — двадцать шесть лет. Он не обратил внимания тогда, а сейчас понимал ясно, что между двадцатью шестью и тридцатью пятью лежит пропасть в девять лет. Генри пробрал озноб — он почувствовал себя старым и грузным. Как, должно быть, скучно бедной маленькой Минни вечер за вечером проводить взаперти с таким стариканом! Другие мужчины выводят жен в свет, развлекают, танцуют с ними до полуночи… А он только и может, что сидеть дома и читать вслух разную нудную чушь из энциклопедии. Что за жизнь для бедной крошки! Он вдруг почувствовал острую зависть к гуттаперчевому Сидни Мерсеру — человеку, которого прежде от души презирал.
Музыка смолкла. Те двое вернулись к столу. У Минни порозовели щеки, и от этого она казалась моложе, чем обычно; Сидни, невыносимый осел, ухмылялся, и скалился, и притворялся, будто ему восемнадцать. Они были похожи на детей — Генри, краем глаза заметив свое отражение в зеркале, удивился, что волосы у него не седые.
Полчаса спустя, когда они возвращались домой в такси, полусонная Минни встрепенулась от внезапного напряжения в руке, обнимавшей ее за талию, и внезапного хмыканья над самым ухом. Это Генри Уоллес Миллс принял решение — научиться танцевать.
Поскольку Генри был человек литературного склада и к тому же большой эконом, первым шагом на пути к исполнению честолюбивого замысла стала покупка за пятьдесят центов книги некоего Танго под названием «Азбука современного танца». Генри считал — и не без причины, — что осваивать танцевальные па с помощью этого ученого труда будет проще и дешевле, чем следовать общепринятой традиции и брать частные уроки. Но почти сразу начались осложнения. Во-первых, Генри намерен был сохранить свои занятия в секрете от Минни, чтобы сделать приятный сюрприз ко дню ее рождения, до которого оставалось немногим больше месяца. Во-вторых, «Азбука современного танца» при внимательном изучении оказалась куда сложнее, чем можно было предположить, судя по названию.
Эти два обстоятельства сгубили литературный метод. Хотя читать текст и рассматривать иллюстрации можно и на рабочем месте, испробовать полученные инструкции на практике возможно только дома. В зарешеченной будке кассира нельзя передвинуть правую ногу по пунктирной линии А-B и плавно отвести левую по дуге C-D, да и на тротуаре по дороге домой этого сделать не получится, если вы не совсем безразличны к общественному мнению. А когда Генри как-то вечером попытался тренироваться в собственной гостиной, думая, что Минни на кухне готовит ужин, она вдруг заглянула спросить, как лучше прожарить бифштекс. Генри отговорился тем, что у него ногу слегка свело, но этот случай сильно его напугал.
Тогда он решил, что должен брать уроки.
Это решение не устранило всех трудностей. На самом деле их стало даже больше. Найти преподавателя было как раз несложно. Газеты полны таких объявлений. Генри выбрал некую мадам Гаварни, потому что ее жилье располагалось удобно — на тихой улочке, совсем рядом с железнодорожной станцией. Главная трудность заключалась в другом: где найти время для занятий? Жизнь Генри была так подробно расписана, что изменение такого важного пункта, как время возвращения со службы, не могло пройти незамеченным. Оставался единственный выход: пойти на обман.
— Мин, дорогая, — сказал Генри за завтраком.
— Да, Генри?
Щеки у Генри запунцовели. Он никогда еще ей не лгал.
— Я мало двигаюсь, это вредно для здоровья…
— Ну что ты, Генри, ты чудесно выглядишь!
— Нет, я чувствую иногда, что обрюзг. Думаю прибавить с милю пешей ходьбы по пути с работы. Так что… так что я теперь буду приходить домой чуть попозже.
— Хорошо, милый.
Тут Генри почувствовал себя совсем уже подлым преступником — зато, отказавшись от ежедневной прогулки, он мог теперь посвятить один час в день урокам, а мадам Гаварни сказала, что этого вполне достаточно.
— Конечно, Билл, — сказала она.
Мадам Гаварни была бесшабашная пожилая дама с армейскими усами и небанальной манерой общения с клиентами.
— Будем заниматься по часу каждый день, и если только у вас не обе ноги левые, мы из вас за месяц сделаем настоящего душку!
— Правда?
— Правда, правда. У меня еще ни разу не было осечек — ну, кроме одного ученика. И то не по моей вине.
— У него были обе ноги левые?
— У него их вообще не было. Упал с крыши после второго урока, пришлось ампутировать. Я бы его и на деревянных ногах научила танцевать танго, да он сам что-то пал духом. Ладно, Билл, до понедельника. Ведите себя хорошо!
И на этом добрая старушка, отклеив от двери жвачку, которую туда прилепила на время разговора, отпустила Генри домой.
Начался период, который Генри впоследствии без колебаний называл худшим в своей жизни. Может, и бывает, чтобы человек не первой молодости чувствовал себя более несчастным и смешным, чем на уроках современного танца, но вспомнить подобные примеры нелегко. Телесно Генри на занятиях испытывал острую боль. У него вдруг обнаружились мышцы, о которых он и не подозревал — видимо, существующие только ради того, чтобы болеть. Духовно Генри Миллс мучился еще сильнее.
Отчасти виной был принятый у мадам Гаварни своеобразный метод обучения, а отчасти — то, что, как только дело дошло до практических занятий, из какой-то задней комнаты возникла неожиданная племянница, с которой и предстояло упражняться. Это была юная блондинка со смеющимися голубыми глазами, и Генри, обнимая ее за стройную талию, чувствовал себя черным предателем по отношению к Минни. Его терзала совесть. Прибавьте к тому ощущение, будто ты превратился в странное деревянное существо с ненормально огромными руками и ногами, да еще привычку мадам Гаварни во время урока стоять в углу, жевать жвачку и комментировать происходящее — и станет ясно, почему Генри осунулся и исхудал.
У мадам Гаварни было в обычае для поощрения ученика сравнивать его успехи с достижениями одного калеки, которого она якобы когда-то обучала.
