Два дня живет Мария Ивановна в общежитии под чужой фамилией и все боится: не дай бог, дознается до ее тайны директриса, тогда Афониной не миновать увольнения. И чтобы успокоить Марию Ивановну, другая горничная, Люба Вязанкина, приглашает Анечкину маму к себе домой. И хотя дом этот тесен, одна комната на пятерых, но муж Любы и ее дети принимают Марию Ивановну как близкого, родного человека. И этот человек живет шестым членом дружной семьи Вязанкиных вплоть до полного выздоровления Анечки.
А когда Анечку выписали из больницы, Вязанкины напекли пирогов и устроили в честь своих гостей настоящий праздник. Не было в этот день матери счастливее Марии Ивановны. Еще бы, сидела эта мать рядом с дочкой. Здоровой, розовощекой. В кругу настоящих друзей.
О счастье и злоключениях Марии Ивановны можно было бы написать еще месяц назад. Но наш фельетон мог бы в те дни разволновать больную девочку, помешать ее выздоровлению. Сейчас Анечкино здоровье уже вне опасности. Я советуюсь с работниками Института сердечно-сосудистой хирургии и с работниками гостиницы, и все они благословляют меня на фельетон. Лишь одна Люба Вязанкина отводит автора в сторону и шепчет ему на ухо:
— Только не сообщайте, пожалуйста, мою фамилию. Директриса узнает, уволит!
Плох директор, если подчиненным приходится скрывать от него добрые поступки. Но вы, Люба, не бойтесь. Если директриса захочет уволить вас, вступятся и товарищи по работе и редакция. А вот если уволят вашего директора, то вступиться за нее желающих уже не будет.
1967
Возмущение Хамида Паранджаева было совершенно законным. В третий раз за последние полтора года секретарь райкома комсомола отправлял статотчет в Ташкентский обком комсомола, и в третий раз он должен был писать одно и то же:
«Количество девушек в организациях сократилось».
Чаша терпения Хамида Паранджаева наконец переполнилась, и, вместо того чтобы подписать очередной отчет, он созвал экстренное заседание бюро райкома. Нужно отдать должное комсомольскому секретарю: Хамид Паранджаев не стал произносить длинных назидательных речей по поводу всем известных истин. Секретарь райкома был человек дела. Он вооружился карандашом и стал определять, кто из комсомольских активистов виноват в создавшемся чрезвычайном положении.
Первому пришлось отдавать отчет секретарю комсомольской организации самого большого в районе колхоза.
— Сагимбек, — задал вопрос секретарь райкома, — доложите бюро, сколько девушек вы приняли в комсомол?
Сагимбек встал и, краснея, развел руками:
— В этом году ни одной.
— А в прошлом?
Сагимбек покраснел второй раз.
— И в прошлом году ни одной.
— А сколько комсомолок выбыло у вас из организации?
— Пять.
— Почему?
— Вышли замуж.
— А вы бы взяли и объяснили молодоженам, что в комсомоле могут состоять не только холостые, но и семейные.
— Жен агитировать не нужно, — сказал Сагимбек. — Жена по доброй воле никогда не уйдет из комсомола. Беда в мужьях. Есть еще у нас мужчины с отсталыми взглядами.
— А вы разоблачите хоть одного такого.
— Как же его разоблачишь? На людях он передовой человек бывает, даже комсомольский активист.
— Действуйте невзирая на лица, — строго сказал секретарь райкома. — Пойдите да посмотрите, кто он, этот активист, — друг-товарищ своей молодой супруге или хан-повелитель? А вы, наверно, и дома-то ни у кого не были.
И в третий раз покраснел за этот день колхозный секретарь.
— Это верно, — сказал он в сильном смущении, — не был.
— Тогда мы всем составом бюро пойдем по домам. Сейчас же! — заявил секретарь райкома. — Я покажу на конкретном примере, как должен вступаться комсомольский работник за права женщин. Мы никому не должны делать снисхождения. Увидел феодала — разоблачай его, выставляй на суд молодежи.
Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Хамид Паранджаев велел принести на заседание бюро учетные карточки комсомолок, механически выбывших из организации. И когда на столе появились карточки, он сказал учетному работнику:
— А ну, читайте. Имя, фамилия!
— С кого начинать? — спросил учетный работник.
— С карточки, которая лежит первой сверху, — ответил секретарь. — Мы к любой комсомолке отправимся на дом и возьмем ее под свою защиту.
Трудно сказать, как это произошло: может быть, случайно, а может, и по специальному умыслу учетного работника, только первой была названа Зайнаб Паранджаева.
— Кто, кто? — переспросил Хамид Паранджаев и протянул руку к папке с учетными карточками.
Сомнений быть не могло. Первой в папке выбывших из комсомола лежала карточка Зайнаб, жены секретаря райкома комсомола.
Теперь наступила очередь краснеть Хамиду Паранджаеву. И он покраснел, но ненадолго. Секретарь райкома быстро взял себя в руки и, глянув исподлобья на учетного работника, строго сказал;
— Читайте дальше.
— Почему дальше? — удивленно переспросил Сагимбек. — А как же Зайнаб?
— Мы не пойдем к Зайнаб на дом, — ответил Паранджаев.
— Почему?
— Неудобно.
— Что неудобно? Критиковать секретаря райкома? А разве пять минут назад этот секретарь не призывал нас действовать невзирая на лица? Или, быть может, я ослышался? — не без иронии спросил Сагимбек.
Хамид Паранджаев нервно прошелся по комнате.
— Вы поймите, — сказал он, — я не только секретарь райкома, я муж, а вы идете ко мне домой с обследованием. Ну какой же после этого я буду иметь авторитет в глазах у своих родственников? У меня же рядом живут и тесть, и теща, и тетки, и бабки.
— А ты пригласи нас на плов, — нашелся кто-то из комсомольцев, — и теще будет даже приятно, что ее зять — такой гостеприимный человек.
Деться было некуда, и Паранджаев повел членов бюро к себе.
У самых ворот дома секретарь райкома сделал последнюю попытку отговорить членов бюро от их затей.
— Зря, ребята, вы беспокоитесь, — сказал он. — Это не тот случай, который надо расследовать. В этом случае нет ничего характерного.
Как выяснилось позже, ребята беспокоились не зря. В доме Хамида Паранджаева они увидели много любопытного. Домик этот был чистенький, аккуратненький. В комнатах устроены ниши, в которых, по примеру старых, патриархальных узбекских семей, стояли длинные шеренги больших и малых чайников. Чайников в доме было больше, чем нужно, а стола ни одного.
— На чем же вы обедаете? — спросили гости хозяина.
— Садитесь, — сказал тот и бросил на ковер подушки.
— Э-э, плохо! — заметил Сагимбек. — У нас в селе даже старики предпочитают кушать не на корточках, а сидя на стульях за столом.
— На стульях, конечно, удобнее, — согласился секретарь райкома, — но не буду же я спорить с родственниками по поводу каждой мелочи!
Пока хозяин дома беседовал со своими гостями, его жена Зайнаб приготовила плов и внесла его в комнату,
— Кушайте на здоровье, — сказала она и стала у стены.
— Зайнаб, а вы? — сказал Сагимбек. — Садитесь с нами!
Но вместо Зайнаб ему ответил кто-то из ее родственников:
— Напрасно приглашаете, она не сядет.
— Почему?
— Когда у мужа гости, жена должна есть на кухне.
Сагимбек с удивлением посмотрел на мужа. Но тот стыдливо опустил глаза в жирный плов и отмолчался. Мужу, как видно, тоже не хотелось, чтобы Зайнаб сидела рядом с ним. Почему? Может быть, муж стеснялся жены? Не стесняться, а гордиться должен был бы Хамид Паранджаев такой женой, как Зайнаб. Молодая, красивая, она была не только хорошей хозяйкой в доме, но считалась и большой активисткой в комсомоле. В свое время Зайнаб считали даже хорошей спортсменкой, она ездила в Москву на соревнования. Но все это было до замужества. После свадьбы Хамид Паранджаев перестал бывать с женой не только на стадионе, но и в кино, в театре, на вечерах, в парке. Почему?
— Неудобно, родственники против.
Родственники были против того, чтобы Зайнаб ходила на комсомольские собрания, в политшколу, занималась физкультурой, а муж даже не заступился.
— Ну что мне, спорить, что ли, с родственниками? — оправдывался он. — Сами знаете, люди они старые, отсталые.
Отсталыми взглядами отличались, как видно, не только родственники, но и муж Зайнаб. Даже в те редкие дни, когда Хамид Паранджаев появлялся на улице вдвоем с женой, то шел по тротуару не рядом с Зайнаб, а на два шага впереди, подчеркивая тем самым, что он мужчина, глава семьи. Этот «глава» унижал в Зайнаб не только жену, но и мать.
— Двое детей, и обе девочки! — говорил он, сокрушаясь. — Ну хоть бы одного мальчика родила!
С тяжелым сердцем уходили комсомольцы из дома Хамида Паранджаева. Им было стыдно и неловко за своего секретаря. А ведь их секретарь понимал, как дико выглядит в наше время человек с повадками феодала. Секретарь знал, что с такими повадками надо вести непримиримую борьбу. И только одного не мог уразуметь секретарь: что такую борьбу ему следовало начать со своей собственной персоны.
