— Холостой.
Анна Сергеевна сурово оглядывает Костю Колотова и кричит в коридор:
— Следующий!
В комнату входит Шура Марова и начинает извлекать из своей сумочки документы. Анна Сергеевна внимательно просматривает их. Все как будто бы в порядке. Вот диплом об окончании вуза, а вот отношение из министерства, свидетельствующее о том, что молодой инженер направляется для работы в город Дедунинск, на кордную фабрику.
— Замужем? — ласково спрашивает Анна Сергеевна Шуру.
— Пока одинока.
Улыбка сходит с лица Анны Сергеевны.
— Не тех людей прислали нам в этом году из текстильного института, — ворчливо говорит она. — Восемь специалистов, и все несемейные. А что бы им взять да и прислать вместо холостяков и незамужних девиц четыре инженерно-текстильные супружеские пары.
— А разве это имеет значение для успешной работы фабрики?
— Для прядильного отдела, может, и не имеет, а вот для коммунального — очень большое. Завтра все эти холостяки женятся…
— Ну и что тут плохого?
— Коммунальный отдел должен видеть дальше молодоженов. Им, как говорится, радость, а коммунальному отделу дополнительные заботы: готовь супругам после свадьбы отдельные комнаты.
Анна Сергеевна была когда-то милой, сердечной женщиной, а как только назначили ее заведующей жилищно-коммунальным отделом, сердечность Анны Сергеевны заметно пошла на убыль. Вместо того чтобы радоваться вместе с фабричными девчатами и парнями их счастью, Анна Сергеевна берет под подозрение каждую новую свадьбу, каждого новорожденного ребенка.
Как мы уже сказали, текстильный институт прислал на фабрику восемь своих воспитанников. Прошло три года, и за это время почти все вновь прибывшие инженеры превратились из одиночек в семейных. Первой пришла в коммунальный отдел Шура Марова.
— Анна Сергеевна, поздравьте! Я выхожу замуж.
— А он кто, твой жених?
— Хороший парень. Добрый, умный.
— Я не про ум спрашиваю, а про его профессию. Он текстильщик?
— Нет, железнодорожник.
— Это плохо. Коммунальный отдел не одобряет твоего выбора.
— Почему?
— Нам нет никакого резона прописывать на фабричной площади чужого человека.
— То есть как чужого? Мы любим друг друга.
Но Анну Сергеевну эти разговоры мало трогают. На все доводы Шуры Маровой она отвечает сухим, бесповоротным «нет».
К Косте Колотову приехали из Фрунзе родители. Костя окончил институт, стал инженером и, как добрый сын, решил перевезти к себе своих стариков.
— Анна Сергеевна, — сказал Костя, забежав перед работой — в коммунальный отдел, — у меня радость: отец приехал!
— А он кто, твой отец, текстильщик?
— Нет, пекарь.
— Отправляй своего отца немедленно обратно. Мы его не пропишем на фабричной площади.
— Но вы же прописали отца Марксины Караськиной?
— Отец Марксины электрик. Такие люди нужны нашей фабрике. А пекари не требуются.
Римма Плотвина и Алексей Котлов приехали в Дедунинск в числе других молодых специалистов. Их обоих поселили в новом доме: Римму с подругой во втором подъезде, а Алексея с товарищем — в третьем. Выписывая четыре ордера по соседству, работники коммунального отдела лелеяли мечту женить подъезд на подъезде. Зачем, думалось им, молодым людям искать счастья вдали от своей фабрики, среди работников чужих профессий, если счастье живет рядом с ними?
В самом деле, чего как будто бы проще! Женихи и невесты записаны в одной домовой книге. Их только расписать по парам, и все. Но увы! Молодые люди женятся не по разнарядке управдомов. Алексей Котлов объяснился в любви не Римме Плотвиной, а Варе Ивановой, а Римма Плотвина вышла замуж не за Алексея Котлова, а за Валентина Ананчева. И обе пары прямо из загса отправились в коммунальный отдел.
— Анна Сергеевна, поздравьте!
Алексею Котлову повезло. Его жена работала в фабричной лаборатории, поэтому его выбор был одобрен коммунальным отделом:
— Молодец! Ты женился на своей.
А Римме Плотвиной не повезло — ее мужа не прописали в фабричном доме. Он «чужой».
Почему чужой? Валентин родился в Дедунинске. Его отец, мать, сестры работают на Дедунинской фабрике. Сам Валентин по возвращении из армии работал и учился на поммастера здесь же, на фабрике, и только недавно перешел из ленторовничного цеха на соседний завод. Тем не менее Анна Сергеевна не прописала его на площади жены: «Чужой!»
В домах текстильной фабрики должны жить текстильщики. Это правильно. Но члены семей текстильщиков могут быть кем угодно — железнодорожниками, лекарями, педагогами, плотниками — и спокойно жить в фабричном доме. Так сказано в советских законах. Почему же управдомы Дедунинской фабрики нарушают эти законы? Муж Риммы Плотвиной не прописан в комнате жены… Римма должна стать матерью, и комсомольцы решили помочь Римме собрать свою семью под одной крышей. Комсомольцы отправились к главному инженеру фабрики с жалобой на коммунальный отдел, а главный инженер встретил комсомольцев довольно неожиданным заявлением:
— Пусть Плотвина живет врозь с Ананчевым!
— Почему?
— Поммастера не пара мастеру, У нее высшее образование.
«Наш главный инженер, кажется, человек современный, — пишет в редакцию технолог прядильного цеха Ольга Чмутова, — а рассуждает этот инженер по-прадедовски. Что значит не пара? Разве Римма и Валентин — люди разных классов? «Он был титулярный советник. Она — генеральская дочь». Они любят друг друга, так почему бы им не быть мужем и женой?»
Директор Дедунинской фабрики не разделяет рассуждений главного инженера о неравном браке, тем не менее он не помог Ананчеву прописаться в доме, где живет его жена.
— Дело не в высшем образовании, — говорит директор. — У нас просто-напросто туго с жилплощадью, а молодые специалисты, не считаясь с этим, обзаводятся семьями и создают чрезвычайное положение.
В прошлом году в город Дедунинск было прислано восемь молодых специалистов, в этом — двадцать два, И если в том году молодые инженеры отпраздновали шесть свадеб, то на будущий год таких свадеб будет раза в три больше. И зря на Дедунинской фабрике относят каждую свадьбу в разряд чрезвычайных происшествий. Молодежь женится, обзаводится детьми не затем, чтобы досадить коммунальному отделу, как — кажется Анне Сергеевне, а по велению своего сердца.
Мир должен быть населен, сказал Шекспир.
1951
В студии изобразительных искусств молодые рабочие тракторного завода с увлечением рисовали картину «На пляже». Художник Шабуров был доволен: его ученики — токари, литейщики, техники, лаборанты, совмещая ударную работу на заводе с серьезной учебой в студии, достигли за четыре года немалых успехов.
Очередное занятие подходило к концу, когда в студию внезапно пришел секретарь комитета комсомола Самолазов. Секретарь многозначительно осмотрел работы, подошел к натурщикам и мрачно произнес:
— Слазьте.
— Почему «слазьте»? — удивился Шабуров. — Это наша модель.
— Модель без носков и рубах? — иронически спросил Самолазов.
— Да, полуобнаженная. Так полагается по учебной программе.
— Покажите.
Принесли программу. Самолазов небрежно перелистал ее и задал новый вопрос:
— Откуда вы это взяли?
— Программа разработана изостудией ВЦСПС и прислана нам из Москвы.
— Так пусть там и рисуют полуобнаженную модель, а у себя на заводе мы не допустим подобного безобразия, — решительно заявил Самолазов.
Студийцы обратились за помощью к директору клуба. Тот выслушал их, почесал за ухом и сказал:
— Я, ребята, на вашем месте не спорил бы. Нельзя полуобнаженную — рисуйте натуру в шубе. Пусть ваша картина называется не «На пляже», а «На зимовке».
Студийцы отвергли это предложение и отправились за помощью к заведующему культсектором завкома. Однако профсоюзный деятель не стал поддерживать молодых художников.
— Мне Самолазов уже учинил из-за вас один скандал, я не хочу, чтобы был второй.
Пошли художники к председателю завкома, чтобы выяснить в принципе, можно ли в рабочей студии рисовать полуобнаженную модель или нельзя.
— Нельзя, — ответил председатель.
— Тогда как же мы научимся рисовать человека? — спросил один из молодых художников.
— А зачем вам рисовать человека?
— Древние греки с этого начинали свою учебу, Нельзя стать художником, не умея рисовать человеческое тело.
— Древние греки нам не указ, — сказал председатель, — и по ним равняться — нечего. Хотите рисовать — пожалуйста, срисовывайте коленчатые валы, подшипники, это вам не запрещается.
И тракторозаводские блюстители нравственности строго-настрого запретили студийцам закончить картину «На пляже».
