Я улыбнулся. Молодец бабушка-прабабушка. Даже в ее теперешнем невеселом положении чувство юмора не изменяло ей. А бабушка-прабабушка, не дожидаясь от меня ответа на первый вопрос, задает второй:
— А может быть, Людмиле В. (семьдесят лет) следует вставить справку редакции в рамку из золотого багета и носить ее на груди вместо медальона, чтобы знакомить со своим моральным лицом не только тех отдельных граждан, которые неправильно толкуют вопрос о ее сожительстве вслух, а также и тех, которые делают то же самое, но про себя?
Я попытался успокоить Людмилу В. Обещал созвониться с редактором Щелоковым, уговорить его печатно исправить ошибку. Конечно, лучше всего было бы опубликовать в газете не десятистрочную поправку, а статью, в которой рассказать об ошибке редакции и взять под защиту без вины виноватых женщин. Редактор Щелоков печатать такую статью наотрез отказался. И поправку тоже. Нужно было думать о других мерах, Каких?
Зиновий Рабинович, мужчина, превращенный фельетонистом в женщину, был в своем письме в редакцию предельно краток:
«Встречу Ив. Водовозова — поколочу».
Нас такой способ воздействия не устраивал. Мы нашли другой выход — опубликовали в республиканской газете обзор печати: «Как не нужно писать фельетоны».
Райком всполошился, и оба виновника полетели с работы. И редактор, и фельетонист.
И снова в десять городов почта понесла конверты с краснодольской газетой. В каждый город по два экземпляра. Один Анне К., второй ее мужу. Один Веронике Г., второй ее свекрови. Один Зиновию Рабиновичу, второй его супруге…
На этот раз рассылкой конвертов занималась уже не Магдалина Возняк, а новый редактор районной газеты. Кроме газеты с постановлением райкома партии новый редактор вложил в каждый конверт собственноручное письмо такого содержания:
«Редколлегия районной газеты просит у вас извинения за грубую ошибку, которую она допустила, опубликовав на своих страницах лживый фельетон Ив. Водовозова».
Так закончил Вячеслав Иванов свой рассказ. По-моему, заведующий отделом фельетонов республиканской газеты выступил в защиту старой истины «Семь раз отмерь, один — отрежь» достаточно убедительно, но и на этот раз нашлись любители поспорить. Вас. Васильев — фельетонист вечерней газеты одной из столиц Средней Азии, — свою атаку на позицию Вяч. Иванова начал с вопроса:
— Скажите, сколько времени вы работаете над фельетоном?
— Дней двадцать, — сказал Вяч. Иванов, — девятнадцать у меня уходят на проверку и один я пишу.
— Милый, да вы не оправдываете зарплаты, которую получаете. Полтора фельетона в месяц — это норма для начинающего журналиста, а не для такого матерого, кик вы. Зачем писать письма в двадцать адресов и месяц ждать ответа, если у каждой редакции имеются под рукой более современные средства связи.
— Например?
— Междугородный телефон. Закажите номер Анны К., и вы сразу же получите от нее ответ.
— Устный?
— Устный.
— А мне нужен письменный. Когда уличающий документ у тебя на столе, то и писать легче.
— А я считаю главным в нашей работе не уличающий документ, а внутреннюю убежденность фельетониста.
— О, — сказал Вик. Викторов, журналист с Урала. — Чувствую, наступило время рассказать историю про «Поди сюда».
— А это что такое?
— Мне нужно семь — десять минут. Если позволите, объясню.
И Вик. Викторов начал так:
Приходит в редакцию заведующая райзагсом и говорит:
— Помогите. Парень двадцати двух лет собирается жениться на пятидесятилетней. Пошла я в горзагс. «Брак этот, говорю, затевается не по любви, а из корысти».
«Доказательства есть?»
«Только подозрения».
«Раз нет доказательств, — говорят в горзагсе, — ваши подозрения ничто. Нуль».
«Значит, регистрировать?»
«Регистрируй, — говорят. — И жениху и невесте больше восемнадцати, а таким при заключении брака возраст законом не лимитируется».
Я сама знаю, что не лимитируется, а регистрировать брак все же не хочется.
Мне тоже этот брак был несимпатичен, и я решил поговорить с его участниками. Иду в культбыткомбинат № 3. Чтобы попасть в цех по ремонту телевизоров, нужно взять пропуск у директора.
А у двери с табличкой «Директор Сыскина В. Н.», как нарочно, длинный хвост. Нужно отдать справедливость Сыскиной В. Н. (иначе Вере Николаевне). Действовала она оперативно. Через каждые две-три минуты в кабинет приглашался новый посетитель. Наконец настала моя очередь на прием.
Вхожу. Вера Николаевна оказывается довольно миловидной женщиной с рыжей «полубабеттой» на голове. Легкомысленная «полубабетта» не мешала, однако, директрисе быть деловой и строгой. Увидев меня, она взыскующе спросила:
— Зачем вы устраиваете склоки, требуете книгу жалоб и предложений?
— Я не требую книгу жалоб!
— Как не требуете! Мне только что (В. Н. показала на потолок) докладывал завцехом ремонта холодильников, что у них в цехе шумит, ругается мужчина в плаще «болонья».
— Я мужчина в плаще «болонья». Это верно. А дальше все неверно. Я не разговаривал с заведующим цехом ремонта холодильников.
— А С кем вы разговаривали?
— С заведующей загсом.
— А… а, пардон, — сказала директриса и, стукнув палкой по правой стене, крикнула: — Кто ремонтировал телевизор в райзагсе? Ко мне!
— Вы мне телевизор не ремонтировали.
— Пардон, — еще раз извинилась В. Н. Сыскина. — Вспоминаю, вам плохо постирали скатерти и занавеси? — И, стукнув палкой в левую стену, она крикнула: — Дежурную по прачечной ко мне!
— Еще раз ошибка. Я пришел говорить не по поводу плохо выстиранных занавесей.
— А по поводу чего?
— По поводу вашего сына.
— А вы, собственно, кто, откуда?
— Из газеты.
— А, фоторепортер? Хотите снять с Альберта портрет?
— Вроде.
— Что ж, снимайте. Он отличник производства.
— А какой он в жизни?
— Тесто. Все зависит от того, какой пекарь будет месить его. Хороший — и он слепится хорошим, плохой — и он станет таким.
— Сейчас, надеюсь, его месит хороший пекарь?
— Вы не спрашивайте, что сейчас. Спросите лучше, что было раньше. Альберт пришел к нам из культбыткомбината номер два. Вы, конечно, слышали про эту шарашкину контору? У них недавно директора сняли.
— За что?
— За тенденцию к сожительству с главным инженером. А каков поп, таков и приход.
— У вашего сына тоже была тенденция?
— Была. Только не к сожительству, а к взятию чаевых с клиентов. Поступает Альберт к нам. Работает всего неделю, а на него приходит уже жалоба. Потом вторая. Я решила провести морально-воспитательную работу. Взять личное шефство над Альбертом Сыскиным.
— Шефство над родным сыном?
— Это он дома для меня сын, а на производстве такой же рабочий, как и все другие.
— Ну, что дала морально-воспитательная работа?
— Для начала я влепила ему один выговор, потом второй… А у нас на производстве правило; если ты и после двух выговоров морально не перевоспитаешься, то дальше с тобой будет говорить начальник ОБХСС. Деться парню, конечно, некуда, и он перевоспитался, Стал выполнять сто четыре процента плана. А вообще у нашего телеателье процент выполнения плана еще выше. Я внедрила там несколько рацмероприятий, произвела техническую реконструкцию цеха.
— Вы по специальности кто? Инженер-конструктор?
— Не угадали! Я маникюрша со знанием иноязыка.
— Иноязык помогает маникюрше разбираться в ремонте телевизоров?
— Я не собиралась заниматься ремонтом телевизоров. Я работала в парикмахерской гостиницы «Интурист». А директором был у нас некто Сахаров. Ну, колун колуном. Коммунальный отдел решил посадить меня на его место, чтобы вывести нашу парикмахерскую в число передовых. А зампред горсовета Сергей Петрович Пришлецов, он курировал все коммунальные учреждения города — бани, гостиницы, парикмахерские, и говорит на это:
«Все есть у Веры Николаевны для выдвижения в систему «Интуриста»: внешние данные, упорство. А вот знания иноязыка нет. Сахаров колун, но со знанием, а в этой системе выдвигать человека на рук. адмработу без знания нельзя. Пусть она учится иноязыку, и мы ее выдвинем».
И я год мучилась, училась. Хотите, поговорю с вами.
И, сделав серьезное лицо, сосредоточившись, Вера Николаевна сказала:
— Ду ю спеак инглиш?
— Спеак?
Вера Николаевна покраснела.
— Что делать, научите. Все время забываю про дифтонги. Говорю, как пишу.
— У Пушкина был такой же недостаток.
— Пушкину что, он в системе «Интуриста» не работал.
