— Не знаю.
Неопределенное положение усугублялось тем, что Иван Кондратьевич переживал на этот раз свое несчастье, не повышая голоса. Он ушел в самого себя. Молча рисовал он чертиков, молча вырывал листки с нарисованным из блокнота и кидал их в корзину. За этим вдумчивым занятием и застали мы его в то злополучное утро семнадцати вызовов. Хворостенко поднял свои печальные, страдающие глаза и убитым голосом сказал:
— Нет у нас теперь Васьки Попова.
И хотя я не был знаком с Васькой Поповым и даже не знал о его существовании, мое сердце болезненно сжалось от тяжелого предчувствия.
— Что, умер Васька? — спросил я.
Иван Кондратьевич безнадежно махнул рукой:
— Хуже! На районной конференции прокатили. Не избрали Ваську Попова в Дубровке секретарем.
— А это плохо?
— Зарезали! Без ножа… — И Хворостенко жестом обреченного человека провел ладонью по собственному горлу.
— А что, этот самый Васька Попов был, по-видимому, прекрасный человек? — спросил я.
— Да нет, человек он совсем пустопорожний. Двух слов толком сказать не может.
— Вот как! Ну тогда, очевидно, Васька зарекомендовал себя хорошим организатором. Знаешь, бывает на язык человек не боек, да рукаст. В работе никому спуску не дает.
— Одно название — секретарь, — сказал Хворостенко. — Всеми делами у него в райкоме учетный работник заправлял.
Я отказывался понимать Ивана Кондратьевича. Конференция провалила кандидатуру плохого секретаря — зачем же было грустить по этому поводу и рисовать безнадежных чертиков в своем блокноте?
— А тебе очень жалко Ваську?
— Да разве я о нем печалюсь? Не того человека на его место избрали. Знаешь, кто теперь секретарем в Дубровке? Учетный работник.
— Тот самый?
— Тот.
— Да ты же сам хвалил этого парня.
— В том-то и беда, что не парень, — страдающим голосом сказал Хворостенко. — Будь бы этот учетчик человеком мужского пола, я бы сам проголосовал за него обеими руками. А то ведь девушка, а они ее в секретари.
— Ты что же, против выдвижения девушек?
— Ни в коем случае! Учетчиком, инструктором, даже вторым секретарем — не возражаю. Но первым должен быть только парень. Девушка осложняет руководство. Вот Васька Попов слабее, а руководить им куда проще. Не сделает чего-нибудь или проштрафится — вызовешь его к телефону, подольешь ему горючего, он и завертелся. А для девицы слова специальные подбирать нужно: "Шепот, робкое дыханье, трели соловья". В прошлом году я не удержался, брякнул одной напрямик, по-простецки — она в слезы. Письмо в ЦК ВЛКСМ, мне нахлобучка.
— Это не довод. Держи себя в руках, не расходуй зря горючее.
— Со стороны хорошо советовать. А ты попробуй поработай с ними. Секретарь райкома должен по колхозам бегать, а она не может: у нее муж, трое детей.
Я посмотрел в учетную карточку нового секретаря в Дубровке и сказал:
— О каких детях ты толкуешь? Она даже не замужем.
— Это еще хуже. Значит, про нее сплетен всяких напустят в районе.
— А ты заступись. Тут тебя никто за язык держать не будет.
Иван Кондратьевич устало поднял глаза. Он ждал от меня сочувствия и не нашел его.
— Я, конечно, понимаю, — сказал он, — девчатам надо создавать соответствующие условия, больше помогать им в работе. Но все это осложняет руководство. А я другого хотел. У меня уже в девятнадцати райкомах парни сидели. За каждого драться пришлось. Думал, уже все, только работай — и вдруг на тебе, прорыв в Дубровке.
Позвонил телефон. Хворостенко соединился с Черемшанами. Говорил инструктор, посланный в Черемшаны на конференцию.
— Ну, как? — крикнул Иван Кондратьевич в трубку. — Рябушкина не избрали? А кто вместо него?
Секретарь обкома побледнел.
— Девушка?!
В этом месте Хворостенко хотел брякнуть что-то напрямик, по-простецки, но, вспомнив, что в комнате есть посторонние, он взял себя в руки и сказал, сдерживая негодование:
— Ну и что ж, что она учительница? А куда ты смотрел? Почему не дал ей отвода? Как нет основания?
Инструктор, как видно, не понимал всех этих деликатных намеков, и Хворостенко в сердцах бросил трубку.
Комсомольцы поправляли секретаря обкома, а он все упорствовал:
— Учетчиком, инструктором, даже вторым секретарем — не возражаю. Но первым должен быть только парень.
И вот он стоит, маленький напыщенный человек, в дверях большого комсомольского дома и пытается преградить своей тщедушной грудью дорогу бурному натиску жизни:
— Не пущу!
Запоздалое дитя «Домостроя», ему и невдомек, что комсомольцы могут в один прекрасный день прокатить на областной конференции его самого так же, как они сделали это на районной с Васькой Поповым.
1948 г.
Дом № 13 по Малому Власьевскому жил довольно тихо до той поры, пока бабушка Вани Клочкова не подарила своему внуку пару черногрудых голубков. Ванина мама Софья Александровна была против голубей. Но бабушка сказала:
— Я не оставлю ребенка в день его рождения без подарка.
— Купи ему что-либо другое, — посоветовала дочь.
— Почему другое, если Ванечка хочет голубей?
Так в доме № 13 по Малому Власьевскому появились голуби. К паре черногрудых скоро прибавилась пара лохмоногих, затем пара почтовиков и, наконец, пара трубачей. Держать голубей во дворе было опасно, поэтому Ваня устроил их на жительство прямо в своей квартире, на четвертом этаже. Пернатые жильцы держались на новом месте весьма некорректно: они носились по всей комнате, садились на миски и тарелки, били чайную посуду оставляли "визитные карточки" на шкафах, столах, постелях.
Случилось именно то, чего больше всего опасалась Ванина мама: дела в школе шли все хуже и хуже. Если прежде Ваня хотя бы иногда приносил домой четверки, то теперь отметки не поднимались выше двоек и троек.
Дома начались неурядицы. Мама пробовала воздействовать на совесть и сознание своего сына. Она и плакала и сердилась, но это никак не действовало на Ваню. Он жил теперь в мире голубятников. Школьных товарищей заменили новые друзья — владельцы голубиных стай из соседних домов. Среди них были и подростки и какие-то взрослые небритые дяди.
Дяди гоняли черногрудых и лохмоногих в поднебесье не столько из спортивного интереса, сколько из торгового. Скоро и Ваню Клочкова обуял дух торгашества. Ему тоже захотелось быть хозяином большой голубиной стаи. Но где взять денег на покупку? Ваня не хотел считаться с тем, что приобретение дорогостоящих почтовиков и трубачей явно не по средствам его матери. Софья Александровна Клочкова была машинисткой. Днем она работала в горсобесе, а вечером брала на дом для перепечатки романы у писателей.
Софья Александровна не жалела сил на то, чтобы поднять на ноги своего сына. А сын вместо благодарности буквально терроризировал свою мать.
Мы узнали о неурядицах в семье Клочковых из письма жильцов дома № 13 в редакцию.
"Мальчик обнаглел до того, — писали жильцы, — что вчера на кухне ударил родную мать".
Гнусное поведение четырнадцатилетнего голубевода возмутило всех, кто читал письмо в редакцию. Поднять руку на родную мать! И каждого из нас во всем этом деле волновал один вопрос: каким образом в трудовой советской семье мог вырасти такой шалопай?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, я решил отправиться в гости к Крючковым. К сожалению, ни Софьи Александровны, ни ее старшего сына не оказалось дома, и я мог познакомиться только с бабушкой Екатериной Васильевной и ее младшим внуком — девятилетним Сашенькой. Знакомство произошло несколько необычным образом. Младший Клочков гонял футбол с соседскими мальчишками в коридоре четвертого этажа. Не успел я открыть дверь, как получил удар тряпичным мячом в голову. Шляпа моя очутилась на полу, но никто из мальчишек не бросился, чтобы поднять ее. Я поднял шляпу сам и спросил:
— А ну, ребята, сознавайтесь: кто из вас такой меткий?
— Это Саша, — ответило несколько голосов.
Маленький краснощекий паренек поспешил спрятаться за товарищей.
— Да ты не прячься, а лучше извинись,
— За что?
— Как за что? Ты же попал мячом в голову.
— Так что, она отвалилась, что ли, ваша голова?
Но это сказал не Саша, а его бабушка, выскочившая из комнаты. Бабушка стала между мной и внуком, готовая броситься на обидчика. Но Сашу никто и не собирался обижать. Я улыбнулся и спросил:
— Могу ли я увидеть гражданку Клочкову?
— Софью Александровну? Да вы заходите в комнату. Сонечка скоро придет обедать, — сказала бабушка, меняя воинственный тон на более дружественный.
Как только бабушка вошла в комнату, к ней со всех сторон полетели голуби, а один даже сел на плечо. Картина была умилительная, но бабушка не умилялась. Она с трудом нашла для гостя стул, не запачканный голубями, затем открыла форточку, чтобы выгнать из комнаты тяжелый запах курятника.
