— У нас за рекой есть роща, — говорит предколхоза. — Наступит осень, начнем заготавливать березовый лист.
— А с березового листа разве будет молоко?
— Милый, да разве мы о молоке думаем? Нам бы только стадо сохранить.
Я был под таким сильным впечатлением от всего увиденного и услышанного, что в тот же вечер там же в Климкине написал фельетон «Незабудки».
Утром приезжаю в редакцию.
Редактор увидел, спрашивает:
— Написал?
— Написал.
— Сдавай сейчас же в набор, поставим в номер.
— Не обманете?
— Нет.
Фельетон идет в набор, ставится в полосу и стоит на ней до захода солнца. А с наступлением темноты в сердце редактора, как всегда, происходит смена караула, и на место фельетона метранпаж ставит беседу врача-педиатра: «Как пеленать новорожденного, чтобы уменьшить процент кривоногости детей».
Иду к редактору:
— Что, опять фельетон не на «ту» тему?
— Тема «та», время не то. Завтра День железнодорожника. У народа праздник, а ты хочешь испортить ему настроение. Напомнить о недостатках жизни. Давай переждем неделю.
Проходит неделя, и «Незабудки» снова вылетают из номера.
Не ленюсь, иду к редактору.
— Что случилось?
— Завтра День физкультурника.
— Понимаю, у народа праздник…
— Давай перенесем фельетон на будний день.
Но в августе, как на грех, будничных дней почти нет. Вслед за Днем физкультурника идет День строителя, а за Днем строителя — День Воздушного Флота.
— Как быть? — спрашиваю редактора.
— Подождем сентября.
Сентября ждал не я один. Вся редакция. Всем интересно было узнать, что придумает редактор в сентябре, чтобы не печатать фельетона.
Ждали мы и не дождались. В конце августа обком отправляет Вухина в командировку. И тоже по теме главного направления. Изучить самому и помочь разобраться колхозникам — почему так плохи дела у них на селе?
И хотя вместо редактора в газете остался его заместитель, человек ответственный, облеченный доверием, редактор дважды на день звонил, давал ему руководящие указания. Даже расстояние в сто километров не изменило привычек Вухина. Днем он подхлестывал своего зама, кричал: «Давай-давай!» А вечером озадачивал вопросом: «А стоит ли?»
Зам Кесарев работал в редакции всего два месяца. Получение руководящих указаний издалека сначала забавляло его, потом стало сердить. А когда редактор через четыре дня после беседы врача-педиатра «Как пеленать новорожденного» велел поставить в номер беседу врача-акушера «Как молодой матери сохранить талию в период первой беременности», зам взорвался. Впервые за последние годы не беседа врача вышибла с полосы фельетон, а фельетон встал на место беседы.
Утром я начинаю принимать поздравления товарищей. Вся редакция радуется появлению острого, нужного фельетона. И вдруг звонок из обкома партии:
— Вл. Бабушкин вызывается в двенадцать дня на заседание бюро.
До двенадцати еще два часа. Я сижу за столом и подсчитываю все «за» и «против» фельетона. Подсчеты оканчиваются как будто в мою пользу, но на душе погано. На стене нашего отдела висит репродукция картины художника Ге: Петр Первый допрашивает сына Алексея. Я смотрю на Петра и спрашиваю:
— Ну почему мы, фельетонисты, вечно должны жить в ожидании подзатыльников? За что нам такая судьба?
А Петр молчит, не отвечает.
Без четверти двенадцать за мной заходит Кесарев, и ровно в назначенное время мы на месте. Заседание ведет первый секретарь.
Он поднимает над головой газету, спрашивает членов бюро:
— Вы читали сегодняшний фельетон?
Члены бюро молчат. Мнутся.
— Значит, не успели? Что ж, давайте прочтем сейчас.
Секретарь читает фельетон вслух, оборачивается к соседу слева:
— Что скажет заведующий сельхозотделом?
— Неправильный фельетон, — говорит заведующий. — Мы нацеливаем внимание тружеников села на кукурузу, а фельетон дезориентирует, демобилизует их.
И завотделом вносит предложение из двух пунктов: а) считать фельетон вредным, б) фельетониста исключить из рядов партии.
С места вскакивает наш зам Кесарев и кидается на завсельхозотделом:
— Вы предлагаете исключить Бабушкина из партии? Тогда исключайте и меня. Вина у нас одинаковая. Он написал фельетон, я напечатал его. Только исключать нас не за что. Фельетон мы напечатали правильный, хороший.
— И я считаю его хорошим, — неожиданно говорит первый секретарь. — Зачем мы сеем кукурузу? Ради зерна, силоса. А если в Климкине земля не родит кукурузы, стоит ли отводить под нее поля?
Секретарь обводит глазами присутствующих и добавляет:
— Если я рассуждаю не так, пусть члены бюро поправят меня.
Члены бюро зашумели, заговорили, и выяснилось, что они не собираются поправлять первого секретаря. Только завсельхозотделом пробует по инерции спорить, но и он довольно быстро выдыхается.
Разговор о фельетоне, к радости фельетониста, подходит к благополучному концу, и вдруг в зале заседаний появляется Вухин.
Оказывается, получил наш редактор газету утром там, в глубинке, и схватился за голову.
На третьей полосе вместо беседы врача-акушера стоят «Незабудки». Редактор звонит в редакцию. Кричит. Спрашивает:
— Кто поставил фельетон в номер?
— Ваш зам Кесарев.
Редактор требует зама к телефону. А его нет в редакции. Он вызван в обком вместе с фельетонистом.
Вухин в панике прыгает в райкомовскую машину и мчится на предельной скорости в город. Потный, запыхавшийся влетает он в зал заседаний. Ему бы прежде пошептаться с кем-нибудь, осведомиться о мнении первого секретаря, а он с ходу требует слова и начинает поносить товарищей по редакции.
Завсельхозотделом назвал фельетон вредным. Редактор присовокупил: «Вредный и клеветнический». Завсельхозотделом предложил «исключить фельетониста из партии». Редактор прибавил: «Исключить и запретить работать в печати». Причем запретить не только фельетонисту, но и его покровителю Кесареву.
Первый секретарь останавливает редактора, спрашивает:
— Вы читали фельетон до его опубликования?
— Читал и забраковал!
— Не понравился?
— Нет.
— Странно. А нам понравился.
— Вам?
— И мне, и членам бюро.
Вухин охнул.
Значит, вчера, решил он, обком получил новые указания по кукурузе. Зам Кесарев прослышал о них и сунул «Незабудки» в номер. А он, Вухин, не прослышал и оказался в дураках. Сказал «да», когда нужно было говорить «нет». Противопоставил свое мнение мнению первого секретаря.
В зале заседаний тишина. Члены бюро ждут, не скажет ли наш редактор еще что-нибудь, а он стоит и ловит открытым ртом воздух.
Так Прокопий Вухин, по кличке «День и ночь», сам решил свою судьбу. Правда, члены бюро пожалели его. Вместо того чтобы снять с должности редактора, как труса и перестраховщика, они написали в постановлении: «Освободить в связи с переходом на другую работу»,
* * *
Не успел Владимир Бабушкин кончить рассказ, как вверх поднялась чья-то рука.
— Прошу слова.
— А вы о чем собираетесь говорить? — спросила Вал. Одинцова.
— О том же. О редакторах и фельетонистах.
— А не хватит ли? Два вечера говорили мы на эту тему и установили: хорошо, когда фельетоны пишутся человеком талантливым и добросовестным. И плохо, когда перо оказывается в легкомысленных руках. И еще мы установили: хорошо, когда редакцию, в которой работает талантливый, добросовестный фельетонист, возглавляет талантливый, добросовестный редактор. Разговор у нас был полезный, поучительный, но все больше по поводу фельетонов. А не пришло ли время изменить тему наших рассказов? Говорить не по поводу, а о самом фельетоне? Его силе…
— Вызов принимается! — крикнул Андр. Кикин. — У меня есть свежий пример на эту тему. Если позволите…
Но тут к столу подошел директор кафе, и мы поняли, что буфетчицам и подавальщицам пора домой.
— До завтра, — сказал Андр. Кикин.
— До завтра.
А завтра, после утренних занятий, когда мы, отобедав, снова сдвинули столы, Андр. Кикин начал свой рассказ так:
Жил-был человек. У него умерла жена, и остался он вдвоем с дочерью. Вскоре человек женился второй раз на самой сердитой женщине села. С первых же дней мачеха стала обижать девушку. Она заставляла ее делать черную, тяжелую работу, кормила впроголодь, одевала в ветошь.
Так начиналась старая сказка про Золушку и злую мачеху, так, собственно, и повторилась вся эта история в жизни Валентина Мраморова. Уже на следующий день после свадьбы мачеха не позвала Валентина обедать за общий стол, а посадила есть одного на кухне.
