— Эх, Катю, Катю! — тоскливо произнес кузнец.
Ему, конечно, очень хотелось зайти в светлый класс школы и послушать, о чем это рассказывает Катерина девчатам. Но гордость удерживала кузнеца. Дело в том, что в сельском комсомоле состояли только одни девчата. Двух парней девушки несколько месяцев назад проводили из села: конюха Ивана Пархидько в армию, а плугаря Сергея Барабася в Диканьскую МТС учиться на тракториста. И теперь девчата сами остались хозяйничать в организации. А за старшую у них была его Катерина. И вот, вместо того чтобы выйти к нему на свидание, она, словно нарочно, заставляет его целый час топтаться под окнами школы.
"Нет, я обломаю твою гордость, Катерина, раньше, чем сменю картуз на очипок и сяду на одну лавку с твоими комсомолками балакать о пятиричках", — сказал сам себе кузнец.
Но легко сказать обломаю, а как сделать это, когда любишь, когда считаешь минуты, чтобы встретиться с любимой и крепко-крепко прижать ее к груди своей?
Катерина была любимицей всего села. Вокруг нее всегда кружилось много ухажеров, которых она как будто бы старалась не замечать. В ее бригаде работалось дружно и весело. Это около ее молотилки собирались колхозники, чтобы послушать, как читает Катерина газету или как поет со своими подругами старинные песни.
Кузнец в тот вечер терпеливо простоял под яблоней, пока не закончились занятия в политшколе. Он спрятался в тени дерева и пропустил мимо себя всех комсомолок, чтобы встретить Катерину наедине. Тарас нежно обнял свою любимую, и, хотя вечер был совсем теплым, он набросил ей на плечи свой новый суконный пиджак и осторожно стал спускаться к пруду.
— Катя, моя Катя, — говорил кузнец, — рвешь ты мне сердце. Жду я не дождусь, когда встречу тебя, а как приду…
— Ну-ну-ну, — сказала Катя, закрывая рот кузнеца звонким поцелуем, — вот ты и опять ворчишь, как твоя мать Оксана. Взгляни, — говорила девушка, мягко положив свою голову на грудь Тараса, — как высоко стоит небо и как много звезд горит на нем.
— И каждая звезда, — сказал кузнец, — смеется надо мной. Гнешь ты, казак, мол, подковы железные, а не можешь совладать с дивчиной. Насмехается она над тобой, миловать милует, а замижь не идет.
— Замижь, замижь, — передразнила Катерина кузнеца. — У тебя, Тарас, как у кукушки, одна песня.
— Так люблю же я тебя, голубка моя.
— А коли любишь ты свою голубку, так зачем хочешь связать ей крылышки? Почему не спросишь ее, отчего не идет Катерина замижь?
— О Катю! — шептал кузнец, еще крепче целуя девушку.
— Погоди, Тарас, — сказала Катерина, пристально взглянув ему в глаза. — Думал ли ты серьезно над нашей жизнью? Я к зиме уеду в Харьков учиться и, пока не стану знать, чего еще не знаю, не пойду к тебе в жинки.
По лицу Тараса пробежала легкая грусть. И, как бы поняв наконец, откуда грозит ему настоящая опасность, он печально сказал:
— Брезгаешь ты мной, Катя! Смеешься над моей темнотой и малограмотностью. Подымешься ты в своем Харькове в выси подзвездные и не увидишь, как страдает в родной Диканьке кузнец Тарас и как плачет он над этим прудом вместе с вербами о своей несчастной жизни.
— Эх ты, дурень, — сказала девушка, теснее прижимаясь к хлопцу. — Нет же такой темной ночи, которую бы не сменил ясный день. Пошел же Сергей Барабась учиться в Диканьку. Учится же Вирка Плетуниха в полтавском техникуме. На что Андрий Кароль — и тот учится. А разве ты их хуже?
Говорила Катерина горячо и долго. Не было таких слов, которые она не привела бы в доказательство старой истины, что учение — свет, а неучение — тьма. Но жесткий волос на упрямой казацкой голове не поддавался девичьему гребню. Тарас искал хорошую «жинку», а не профессора. Он не был поклонником ученых книг и считал, что его Катерина тоже легко обойдется без них.
— Голубь ты мой, — говорил он девушке. — Если ты хочешь ввысь, то тебе не надо подыматься к звездам на своих крылышках. Скажи, и я откую тебе таких звезд, которых еще не видела ни одна девушка в Диканьке. Если ты едешь учиться, чтобы заработать побольше грошей, то не уезжай от меня в город, только моргни, мое сердце, и у тебя будут такие платья, от которых перебесятся все завистницы на Полтавщине.
— У тебя, Тарас, самая сильная рука и самое доброе сердце в Романивке. Но мне не нужно твоих платьев. И почему, — вдруг сердито спросила она, — ты должен доставать мне звездочки с неба?
— Так я же казак, — совершенно серьезно ответил Тарас.
Но Катю этот довод только рассмешил.
— Ну и сказал! Казак! Так ведь я же не панночка, а комсомолка и работаю не хуже другого парня.
Уже начинал алеть восток, уже не одну трель вывел над селом соловей, а наши влюбленные еще ни до чего не договорились. Кузнец чувствовал, что это была последняя весна, которую он проводил вместе с Катериной. А потом… Что должно было наступить потом, об этом ему, по совести, не хотелось думать.
"Подурит Катерина, да и успокоится", — обманывал он самого себя.
Кузнецу пробовали напомнить об упорстве колхозного комсорга, но Тарас только улыбался.
— Даже из самой крепкой стали, — говорил он, — можно сплести кружева, если сталь хорошо прогреть и отстукать ковальским молотом.
Прошла весна, наступило лето. На полях созревала пшеница. Высокий колос тяжело переливался на ветру, и издали казалось, что поле уже вовсе и не поле, а беспредельное море, которое подкатывает к дороге свои золотистые волны.
И вот как-то к вечеру Сергей Барабась привел на тракторе к Романивке комбайн. Секретарь райкома комсомола приехал в село посмотреть, как идет уборка, и забрал с собой в Диканьку все документы Катерины Коротенко, чтобы переправить их со своей рекомендацией в сельскохозяйственный институт. Приближался день отъезда колхозного комсорга в город. И хотя дорога до Харькова была и недальняя, старый отец Катерины, Олесь, принялся уже готовить в дорогу малосольных огурчиков и запасать дочке на зиму сала. И тут только понял Тарас, что в его горне не хватило жара и что ему не выковать теперь ни ярких звезд для Катерины, ни своего счастья.
Два дня пил кузнец со своими дружками, а на третий неожиданно исчез из села. Мать Тараса, бабка Оксана, бегала по селу, проклиная Катерину.
Катерина и сама пролила немало слез о судьбе своего любимого, она уже не раз задумывалась над тем, не была ли слишком жестока с Тарасом и не заставила ли его этим решиться на какой-нибудь сумасбродный шаг. Прошла неделя, другая, а о кузнеце все не было никаких известий.
И тут кто-то пустил слушок, что кузнец с горя лишил себя жизни. Этот слушок быстро облетел все село. К нему диканьские кумушки присочинили кучу разных небылиц, и Катерины стали чураться даже ее подружки. Для девушки настали тяжелые дни. Отцы и матери перестали пускать своих дочерей к ней в политшколу, а на молотилке над ней смеялись те самые парни, на ухаживания которых она раньше не обращала внимания.
Так подошло время отъезда Катерины в Харьков, но она никуда не поехала. Райком почему-то задержал отправку документов в институт, а ей самой было сейчас так тяжело, что она решила не напоминать райкому о своем существовании.
А тут в село возвратился и сам Тарас. Он как ни в чем не бывало открыл кузню и целый день стучал по наковальне. А вечером, перебросив через плечо мандолину, прошел по сельской улице к хате Катерины, словно ничего за время его отсутствия и не случилось в Романивке.
И снова под открытым окном Катерины раздалась знакомая песня:
Солнце низенько, вечор близенько,
Спешу до тебе, лечу до тебе.
Так пел Тарас. И он не обиделся на то, что девушка не вышла к нему в сад. Каждый вечер, как и прежде, он шел, высокий и сильный, по улицам затихающего села на свидание к своей любимой. А днем кузнец громогласно говорил всем и каждому, что Катерина его невеста и что он женится на ней, если только она захочет этого.
Любовь кузнеца, конечно, не смогла пройти незамеченной, и похудевшая, словно после тяжело перенесенной болезни, Катерина вышла как-то на песенный призыв Тараса.
— Голубь ты мой, — тихо прошептал кузнец, пряча лицо плачущей девушки на своей груди.
И в этих словах было так много теплоты и ласки, что Катерина готова была простить кузнецу все причиненные ей неприятности. Главное, он жив, здоров и с нею. И снова как будто возвращались к Катерине прежние счастливые вечера, когда она могла мечтать о своей будущей жизни, сидя подле Тараса.
Через день или два после этого свидания в Романивку неожиданно приехал секретарь райкома комсомола. Он зашел в хату Катерины и сказал ей:
— Я по поручению бюро. Про тебя в Диканьке говорят много нехорошего. А ко мне в райком приходил даже один парень с жалобой. Он говорил, что ты едешь в Харьков и оставляешь тяжелобольного отца без всякой помощи.
