В советской драматургии я не знаю сценария, где бы имелась такая блистательная роль для героини, какую написал Александр Володин в сценарии «Звонят, откройте дверь!». Да и вообще много ли таких ролей, где бы актриса могла всю картину быть влюбленной до горя, до восторга, до самоотречения, мучиться ревностью, постигать мир напряженным сердцем, испытывать тревогу, душевную пустоту, унижение ущемленной гордости и первое в жизни воодушевление жизненным вдохновением.
Что ж пересказывать сюжет — возьмите в равных долях все, чем живет, страдает и радуется любящая женщина, перемешайте, взболтайте и опрокиньте в двенадцатилетнюю девочку. Смотрите на свет. Без осадка? Вот такую мы и ищем. Девочку, которой можно доверить год жизни, труд тридцати-сорока сотрудников, четверть миллиона денег и репутацию студии. Причем, ей должно быть именно двенадцать лет, а если одиннадцать, то, во всяком случае, с половиной. Тринадцать — она для нас старовата. Затем она должна быть москвичкой, потому что учеба, семья — все это должно приниматься во внимание.
Два месяца изо дня в день с утра до вечера мы ходим по школам, театральным кружкам, спортивным секциям, высматриваем детей в театрах, на улицах, во дворах. Но что, посудите сами, можно высмотреть на ходу, на переменке, в антракте? Я знаю, какая она, вижу ее во сне, рисую ее портреты, описываю характер всем желающим. Ну нет такой! А время идет. А искать невесело, порой унизительно. Скажем, в Центральном Доме пионеров руководитель гимнастического кружка просто выталкивает ив зала.
— Не дам своих детей в ваше кино!
В основном, конечно, люди доброжелательны, по схема отношения в общем та же. Мы просим, и нам позволяют более или менее охотно или не позволяют по тем или иным причинам. В один унылый день приходит мысль, не позвать ли девочек на студию. Дадим объявление в газету, в маленькую, в самую маленькую, в «Московский комсомолец», она по воскресеньям выходит в пол-листа. В последний момент кто-то вспоминает, что есть газета еще меньше, тоже в пол-листа, но без вкладки — «Пионерская правда».
Сколько вы думаете народу может прийти по объявлению: «Киностудии нужна девочка 11—12 лет». Сообразите, не читайте дальше. Сто? Тысяча? Две?..
Двенадцать тысяч! А может и пятнадцать. Уж, во всяком случае, больше десяти. Мы назначили просмотр на субботу, в этот день студия выходная, боялись, что дети пролезут в какие-нибудь плохо законопаченные щели павильонов. За пределами студии есть большая, отгороженная зеленью от улицы площадка для стоянки машин. Там мы и решили развернуться. Отпечатали приглашение на повторный просмотр и предполагали быстро и деловито раздать их всем, кто хоть как-то заинтересует нас. Впятером мы думали справиться за час-два.
За час до указанного времени площадь у Киевского вокзала — там происходит пересадка на автобусы, идущие к студии, — была забита девочками. Они стояли в длинных очередях, возбужденно бегали через дорогу.
К студии я подъехал с бьющимся сердцем. Вдоль здания тянулась очередь тысячи в две-три. Охранники из проходной сказали, что первые дети появились еще до девяти утра. А просмотр был назначен с трех до пяти — после окончания занятий первой смены. Но есть дети и из второй смены. Они и бомбардировали проходную с утра, требуя, чтобы их взяли в кино до часу дня. Ассистенты начали отбор. По очередь вырастала гораздо быстрее, чем продвигалась.
И все прибывали и прибывали новые. И уже кто-то потерял туфельку. А кому-то порвали платьице.
Выход был один — немедленно прекратить просмотр. Но как? Нельзя ведь допустить, чтобы у детей было ощущение, что их обманули.
Мы разделили первую треть очереди на пять групп, по пятьсот-шестьсот человек каждая, и повели эти группы в разные стороны, благо район у студии пустынный. Пройдя две троллейбусные остановки, я останавливаю свою группу, быстро раздаю несколько приглашений и умоляю девочек ехать домой. Вы думаете, они меня слушают? Круг сужается. Я оказываюсь в толпе.
— Дядя, дайте мне билетик!
— Дядя, почему меня не выбрали?
— Дяденька, я приехала из Тулы..,
— Откуда?!
— Из Тулы. Я буду жить у крестного, у них и школа рядом.
Только бы никто не попал под машину. Только бы никто не сломал ручку, ножку. Только бы не плакала эта девочка. Она прижалась к дереву и плакала навзрыд, пока я утешал ее и записывал фамилию и адрес, вокруг меня образовалась толпа девочек и потребовала, чтобы я их всех тоже записал. И уже я слышу, как во все стороны от меня разносятся крики:
— Вот тот, в очках, записывает всех, кто плачет!
И орава девчонок, с хохотом изображающих рыдания: «А-а-а! А-а-а!» — наседает на меня, выкрикивая свои фамилии. Они возбуждены, им весело.
В девятом часу при зажженных фонарях мы посадили в автобус последнего человека.
Как-то вечером, после утомительного и непродуктивного дня, пожилой и необыкновенно преданный работе человек сказал нам:
— Знаете, у меня есть внучка, способная девочка... Оказалось действительно, очень способный ребенок. Смешливая, остроумная, легкая в общении, маленькая, худенькая, без зубов — молочные все выпали, а новые еще не появились.
Словом, полная противоположность тому, что мы искали. Но что способная — то способная. Правда, в разговоре она глотала половину каждого слова, а из оставшейся половины можно было понять не больше трети.
Однако было в ней что-то такое, что ничем не объяснишь.
На фотографиях, которые мы сделали, она выглядела серьезной, мечтательной и более взрослой, чем в жизни. Значит, можно от нее получить то, что нам надо. Наш сценарист, увидев фотографии, положил конец сомнениям. Вместе с ним мы провели контрольный этюд — спровоцировали девочку на резкое и сильное движение души. Этюд был, прямо скажем, не педагогичен. Не больше, впрочем, чем все остальное, окружающее детей в работе над фильмом.
— Твоему деду срочно нужен врач. Но врач устал и должен отдохнуть перед операцией. Заставь врача пойти к деду.
— А он в конце пойдет? — спросила девочка в надежде на счастливый исход,
— Не знаю, если врач не отдохнет, он не сможет сделать операцию.
— А дедушка сам поправится?
— Не знаю, врач же его не осматривал.
Мы начали этюд. Она что-то засюсюкала. Начали еще раз. На этот раз она сама прервала:
— Я не могу. — Она почувствовала неправду.
Посидела, собралась, и снова начали разговор. Что-то в ней показалось мне странным. Пригляделся, и стало стыдно: довел ребенка до слез. Но девочка не плакала, а, если можно так сказать, играла при помощи слез. Она отвечала, убеждала. Интуитивно она нашла точное актерское приспособление. Что делает женщина, когда она бессильна убедить? Плачет. Когда мы прервали работу и стали утешать ее, она как ни в чем не бывало вытерла слезы и засмеялась.
С этого дня судьба картины попала в ее руки. Зубы мы ей вставили. Она, правда, их то и дело теряла или забывала дома. И студийные машины мчались на красный свет — за зубами. В свои одиннадцать лет наша героиня еще не узнала испытания несчастной любви. Как-то не так распорядилась она своей жизнью. Тут школа, там гимнастическая секция, всякие кружки, дома — две собаки и метровый аквариум. В общем, забот выше головы, не до личной жизни.
Пришлось объяснять ей своими словами, что такое влюбленность, как она приходит, какими душевными движениями сопровождается. Вся эта увлекательная информация была выслушана с огромным интересом. Девочка влюбилась тут же, с ходу. В кого? В «него». Неизвестно в кого. Съемки уже начались. А героя все не было. Я искал его, как жениха для дочки, — все были недостаточно хороши. А те, что подходили, оказывались заняты более интересной работой. Наконец «любящий отец» сдался перед натиском режиссера, и отличный актер, которого следовало бы давным-давно утвердить на роль, был приглашен на съемки.
— Это и есть тот самый пионервожатый, — сказал я девочке.
У нее в глазах вспыхнуло отчаяние. Этот? Вот в этого она должна влюбиться? Из-за него она будет испытывать все несчастья, так подробно рассказанные ей! Еще минута, и она бы заплакала...
Мы очень недолго поговорили о том, что она любит того, которого придумала себе, что в ее воображении этот нескладный паренек выглядит красавцем принцем, четырежды Ален Делоном. Для себя я решил, что, видимо, сцену все равно придется переснимать, сделаем дубль, чтобы проверить на экране. Сняли почти без репетиций, техники; взяли минимальное для прикидки фокуса и света. Она вошла в кадр с сияющим лицом, улыбка счастья распирала ее рот. Она глядела на него и не могла оторваться и говорила ему слова какие-то, не важно какие, только бы их было побольше, чтобы иметь право на это счастье смотреть ему в лицо, видеть его...
