Егорова. Коли были б пустые, я б на тебя секунды не тратила.
Коньков. А чего вы про Топилину вспомнили?
Егорова. А может, ты уже ей интересуешься?
Коньков. У меня интерес в моей профессии и в процветании колхозного хозяйства.
Егорова. Так ты на Топилину не рассчитывай. Ей дай бог с двумя управиться.
Коньков. Какая вы информированная, Домна Ивановна!
Егорова. От моего глаза ничего не скроется.
Коньков. Способности у вас прямо научные... Иной человек еще подумает, что сделать, а вы уже на расстоянии угадали.
Егорова. Расстояние-то близкое, далеко не ходить.
Коньков. Только ваши слова про директора совхоза напрасные... У Топилиных в семейной жизни полное благополучие наступило.
Егорова. Это ты своей жинке расскажи, она тебе верит. От благополучия баба не будет ходить, словно пятьсот рублев потеряла. С того дня, как Ажинов с виноградников укатил, она как простуженная ходит. Проездил свою Катерину Топилин, разменял на полтинники. Так что на нее не зарься, коровий лекарь.
Коньков (разозлился). Уж не на вас ли мне позариться?
Егорова (не ожидала). Ах ты грубиян какой! Вот я Никите Федоровичу пожалуюсь, что ты до меня с глупостями пристаешь. (Кричит в открытое окно.) Я честная мужняя жена! Да ты что, в своем уме ли, предлагать такие пакости...
Коньков. Тише вы! Какие такие пакости? Что я сказал?
Егорова. Сказать не сказал, а подумал... Я вижу, что в твоих зенках обозначено. Насквозь вижу! Бесстыдник ты! Нашел, когда к женщине прийти, — когда мужа в хате нету! А ежели ухватом тебя?!
Коньков (пятится к двери). Да что вы? Успокойтесь... Я ж не к вам приходил. Я по делу...
Егорова. Знаем мы твои дела! Силос придумал?! На какую приманку хотел поймать! Выметайся-ка из хаты!
Коньков (открывая спиной дверь). Бешеная, совсем бешеная! Я уж посоветую мужику вашему вместо силоса вас в башню запрятать. (Выходит, захлопнув дверь.)
Егорова (кричит, подойдя к окну). И отец у тебя был кривой! И детишки твои такие! И внуки такие будут! Я тебе покажу, в какую меня башню! Чтоб тебя бурцелез хватил! Чтоб тебя бугай забодал! Чтоб тебе чирей на языке вскочил! Чтоб ты пятками навыворот ходил!
Входит Егоров.
Егоров. Ты еще и досе не угомонилась?
Егорова (обернувшись, ласково, без удивления). А-а, Никитушка!
Егоров. Не надоело тебе?
Егорова (смиренно). Та надоело.
Егоров. Чего ты лаешься?
Егорова. Так ты ж подумай: приходил Коньков, приставал с глупостями...
Егоров. Брешешь... У него дело было.
Егорова. Ну было... Так что?
Егоров. Ой, Домна, выпорю!
Егорова. Та выпори... Может, тогда узнаю, что мужик ты.
Егоров. Зачем приходил Коньков?
Егорова. А ты у него и спроси... Не могу же я заместо тебя выпытывать у человека.
Егоров. А кого ж ты ругала?
Егорова. Та разве я кого ругала?
Егоров. Ругала.
Егорова. Соседский кабан в огород влез... вот я его и отваживала.
Егоров (уже улыбаясь). И отвадила?
Егорова. Ушел...
Егоров. Понял, значит, тебя...
Стук в дверь. Входит Топилина.
Топилина. Я до вас, Никита Федорович.
Егоров. Заходи, Катерина Корнеевна.
Топилина. Здравствуйте, Домнушка.
Егорова (ласково). Здравствуй, здравствуй, Катя! Чи малярия у тебя?
Топилина. Нет, Домна, не малярия.
Егорова. Сидай, Катя.
Топилина (продолжая стоять, Егорову). Поговорить мне надо с вами, Никита Федорович.
Егоров. Так сидай, Катя. А ты, Домнушка, може, по хозяйству чем займешься?
Топилина. Я могу и при Домне... Она женщина, поймет меня.
Егорова (сердечно). Мне, Катюша, до лавки пройти надо. Ситчику купить... А ты поговори с Никитой Федоровичем, он дюже у меня разумный мужик. Не печалуйся, Катя. (Уходит.)
Топилина (с горечью). Никита Федорович, пришла я до вас, тяжко мне. До того тяжко, что сердце мое, кажется, кто будто в кулак сжал и не отпускает.
Егоров. Ну что ты. Катя? Что у тебя?
Топилина. Худо мне, Никита Федорович, никогда еще так худо не было. На белый свет глядеть не хочется.
Егоров. Ну вот, уж так-то... Не годится это, Катя.
Топилина. Вот я и пришла к вам, что не годится... У людей ликование кругом, а у меня словно покойник в хате...
Егоров. Да что у тебя?
Топилина. Вы за меня в партию поручитель... Я возле вас человеком стала — вот и пришла до вас. Никто другой не посоветует мне, что в моем бедственном положении делать. Вы же помните, Никита Федорович, какими мы после фашистского плену вышли? Головы не роняли. Как покатилась фашистская колонна с Дону, взялись мы за хозяйство наше... Вы меня поддержали, звеньевой сделали. Помните, когда казаки с войны вернулись? И мой Степан вернулся... Как радовалась я, что сына от фашистов сберегла... У людей горе было поперемежку с радостью. Нюра Новохижина сиротой осталась, Лизавета — вдовой, а я — с мужем... Помните? Только, может быть, лучше бы и мне вдовой остаться!
Егоров. Что ты, Катя, как говоришь, словно хоронишь кого?
Топилина. Хороню... Свою жизнь хороню, Никита Федорович.
Егоров (растерянно). Нельзя так, Катя... Мы же тебя в партию приняли.
Топилина. Ото ж и дело, что в партию! Лучше б не принимали меня в партию! Осталась бы я одна, сама по себе, никому бы до меня дела не было! А теперь, выходит, книжка у меня на груди, сердце жжет, за все ответа требует. А что я скажу? Степан пришел... Что он принес? Чем он обрадовал меня, сына? Чужой он нам человек. Жизни нашей не понимает. Вы говорили на собрании, в газете я читала — соединить хозяйство общественное и личное также... А Степан с чем пришел? Одну строчку в газете вычитал, затем и пришел... «Ты, говорит, на колхоз, а я — на тебя, батраком при тебе буду...».
Егоров. Какие же батраки могут сейчас быть?
Топилина. Ольховатов с ним два раза говорил... А он одну свою линию гнет: «Устал, говорит, осмотрюсь по сторонам...» А сам цельный день все по двору да по огороду... Жизни мне не дает, чтоб я у Ажинова для себя саженцев высококультурных попросила...
Егоров (удивлен). Он? У Ажинова?
Топилина. Мне стыдно в глаза подружкам глядеть, в бригаду стыдно идти. Обо мне в газете писали — передовой бригадир. (Горько усмехнувшись.) Передовой... Снова в кабалу попал передовой. Не он у меня батраком, а я у него батрачка!
Егоров (успокаивающе). Ну ладно, ладно... Ты скажи, Катя, ну, ты это, того... любишь Степана?
Топилина. Ах, Никита Федорович! Какая уж тут любовь! Он еще как с фронта вернулся, пренебрег мной. Обидно мне было, но Гриша рос... Думала, пройдет угар дорожный, вернется он взаправду в семью... А он в колхозе побалуется, на косилке поездит — опять ищи Степана... Потом, сами знаете, каким хлебом питался, не ведаю я... Да и знать не желаю! Вернулся, думала — поломаю себя, чувство свое сожму. (Жалобно.) А все так же, Никита Федорович...
Егоров. Ты о каком чувстве говоришь?
Топилина (смущенно). Да что об нем говорить? (Страстно.) Скажите, Никита Федорович, вот я, кандидат партии, колхозный бригадир, должна при Степане вечно существовать или, может быть, мне дана свобода?
Егоров. А разве тебе нету свободы?
Топилина. Нету! Чую я, как рушится то, что завоевала я трудом своим, волей своей. Ответьте мне, Никита Федорович.
Егоров (закуривает). Это тебе не папироски на ветру закуривать... Что мне тебе отвечать?
Топилина (требовательно). Как бы вы сделали?
Егоров. А ты думаешь, моя жизня, она без трещин бывает? От нее, от Домны, я горюшка хлебаю в обе пригоршни... Не ровен час с секретаря сместят за ее скаженный характер.
Топилина (с обидой). Никита Федорович, я к вам как до поручителя пришла, руководителя своего, а вы примеры из другой жизни приводите.
Егоров. А что ж мне с тобой делать? Рекомендовать тебе семью разрушить? Так не имею я на то правов никаких. Семью требуется укреплять, Катерина.
Топилина. Читала... Не получается по писаному.
Егоров (вспылив). И леший вас, баб, разберет! Понашкодят, понавертят, а потом приходят — разберись, Никита Федорович! А что я, царь Соломон какой?!
