— А разве в вашей жизни не было случаев, за которые вам мучительно стыдно до сих пор? — говорил кто-то на другом конце стола. — Лично у меня были. И они гнетут меня до сих пор. К сожалению, мы раскаиваемся тогда, когда уже бывает поздно и ничего уже не исправишь. Правда, мы еще сохраняем способность раскаиваться. В конце войны нам было приказано бомбить мирное население. Женщины, старики, дети. Конечно, мы выполняли приказ. Но я испытывал от этого удовольствие! И я получил за это более высокую награду, чем за настоящие бои! И не испытал от этого угрызений совести. Знаете, мы расстреливали беженцев из пулеметов с бреющего полета. Было очень смешно смотреть, как они бегали по полю и падали. А сами мы были в полной безопасности. Никаких истребителей и зениток. Мне сейчас страшно вспомнить, что я испытывал не просто удовольствие, а сладострастное наслаждение. И после этого мы еще удивляемся, узнавая о мерзких поступках Сталина!
— А я, — перебивает рассказчика кто-то другой, — совратил молоденькую девочку. Правда, она сама ко мне пришла, а ее родители были довольны этим. Но она пришла из страха, от голода, а не из любви. Когда она мне надоела, я ее передал приятелю. А потом устроил сцену ревности, узнав о ее «измене». Потом я для развлечения подстроил одному офицеру из политотдела женщину, больную венерической болезнью. Правда, он был политрук. Но он был семейный человек, к нему приехала жена, и он заразил ее. А я, узнав об этом, весело смеялся.
— У меня, — кается третий, — водились приличные деньжонки. Но я их пропил, а не послал родителям, которые жили в ужасной нищете. А главное — по моей вине погиб человек. Правда, я тогда верил. Но ложная вера тоже есть преступление. Это я знаю тоже. Конечно, мы не святые, а простые смертные.
— Но все-таки жаль, — говорит четвертый, — что мы не святые.
— В США, — старается привлечь к себе внимание Неля, — с наступлением темноты на улицу выходить нельзя: изнасилуют или ограбят. Все-таки социализм имеет то преимущество перед капитализмом, что уничтожает преступность как массовое явление.
— А у кого это сперли чемодан, — ехидничает Садов. — А в чьем доме недавно ограбили квартиру? А в чьем подъезде женщину убили из-за пятидесяти рублей? А сколько человек одновременно находилось в заключении при Сталине?
— Но это же было нарушение законов, — кричит Неля.
— То есть преступления, — говорит Садов. — И к тому же массовые. Социализм сокращает одни виды преступности и даже устраняет их совсем как массовое явление, но увеличивает другие типы и развивает новые. А известно ли тебе, сколько человек у нас сейчас одновременно находится в заключении? По самым скромным подсчетам — раз в десять больше на душу населения, чем в США. А ты не интересовалась, кто и за что сидит? Походи по народным судам, узнаешь. Это, увы, факты. Конечно, у нас не убивают руководящих лиц (поди доберись до них!), не грабят банки в таких масштабах, как там, с наркотиками намного слабее, самолеты реже угоняют, реже похищают миллионеров, их детей и т. п. Но ты же прекрасно знаешь, что все наши торговые организации превращаются в шайки преступников. А как обстоит дело со взятками?! А всякие организации, имеющие дело с квартирами?! А где еще ты слышала, чтобы людей судили за заявление, якобы порочащее социальный строй? Если заявления эти суть преступления, они — факт. Если судить за них — преступление, это тоже суть преступления. Наконец, есть еще такое обстоятельство, как статистика преступности и раскрываемость преступлений. Многие ли злоупотребления служебным положением у нас раскрываются? Так что, если уж быть точным, то следует признать нечто противоположное: наш строй превращает все общество в потенциальных преступников, лишь осуществляя отбор и держа на определенном уровне число разоблачаемых и наказуемых.
— Вздор, — кричит Неля. — Пьяный бред!
Вечер удался на славу. Через пару дней Последователь созвал совещание актива группы, на котором обсудили итоги вечера и наметили план работы на ближайшие недели. Решили послать нескольких человек на заседание ученого совета на философском факультете, на котором защищается дурацкая докторская диссертация. Делегаты должны задать диссертанту каверзные вопросы. Последователь сначала хотел поручить Зотову выступить на защите, но потом решил взять эту функцию на себя, ибо решил диссертацию раздолбать и тем самым себя показать.
Молитва перед входом в забегаловку
Стезю свою сам выбирай.
Живи не завтра, а сегодня.
Входи… отнюдь не в преисподнюю,
Но далеко не в чистый рай.
Мозги напрасно не крути,
Судьбы своей не уклоняйся.
К привычной стойке прислоняйся.
Другого не ищи пути.
Входи! И ощути души
Родство с таким, как сам, народом.
И на алтарь клади природы
Свои последние гроши.
Из доносов Зотова
Горбачевский Петр Исаевич (Последователь) — сын того самого генерала Горбачевского, расстрелянного в тридцать седьмом году и реабилитированного теперь, вундеркинд-математик в детстве, окончил Физико-технический институт, защитил кандидатскую диссертацию в ИСАУ, где и работает в настоящее время в качестве младшего научного сотрудника, женат на дочери академика… живет в квартире жены (хотя прописан в квартире матери), имеет сына (два года), член партии, в институте был секретарем комитета комсомола курса и членом вузкома комсомола, имеет несколько публикаций по специальности, увлекается проблемами философии и социологии, имеет несколько публикаций в этой области, фактически является руководителем кружка (семинара). Основателя терпит пока для прикрытия и в качестве генератора идей. Он признает, что Основатель способен выдвигать идеи, но не способен их разработать научно, способен увлечь, но не способен их организовать на серьезное дело.
Притча о штрафниках
— В штабе армии, — говорит Основатель, — тепло и чисто. Генералы и офицеры сыты, хорошо одеты. Многие уже вкусили «боевые сто грамм», многие собираются это сделать. И бабы будут. И бабы дай бог какие! Пройдет война, заполучить таких уже не всякому из них удастся. А пока есть, пользуйся. Даром и без последствий. Генералы решают трудную проблему. Велено взять город Я. Если прямо бить — мощная оборона противника. Вряд ли пробьешь, а пробьешь — людей и техники положишь столько, что город Н. потом ни за что не возьмешь. Справа — болота и трясина. И что ни шаг, то мина. А слева никого нет, там другая армия, и соваться туда не велено. Враг ждет удара в лоб и готов к этому удару. А со стороны болот враг удара не ждет. Там — трясина, мины, колючая проволока. Разминировать и прорезать проходы в заграждениях практически невозможно. Тут все досконально высчитано. И знает это не только враг. Знают это и наши генералы. Но враг не знает того, что знают наши генералы. Вы видели это в кино? Нет, в кино вы видели совсем не то. То, что было, в кино не показывают. Разминировать болото, делать проходы в заграждениях и делать настилы, говорит главный генерал, бессмысленно. Да и не успеем. Пока мы с этим чикаемся, нас вы…т в ж…у, обойдя с левого фланга. Но на кой х…, собственно говоря, нам разминировать болото и заниматься прочей х…ней-муйней?! Мы вот тут посчитали возможные потери. Выгоднее всего пустить прямо на минные поля, на заграждения сначала штрафников. Потом… И разминируем, и настилы естественные будут, и через заграждения… Одним словом, мы посчитали. Потери меньше, чем бить в лоб. И удар неожиданный… Кто подсчитал?! Не генерал же! Боюсь, что он таблицу умножения забыл, если знал ее вообще когда-нибудь. Подсчитывали умные мальчики вроде нас с вами. С высшим образованием. Способные. А на улице холодно. Поздняя осень. Дождь. Ветер холодный. Ночью уже заморозки бывают. Иногда снежок идет. Мокрый, с дождем и с ветром. А одеты штрафники в драные выношенные шинельки, рваные ботинки с обмотками, заношенные пилотки с заплатками. А еда… Говорить об этом не хочется. За дело? Конечно за дело. Я разве возражаю? Конечно за дело. Вот этот мальчишка опоздал на работу на оборонном заводе на десять минут. Он несовершеннолетний. Но что поделаешь?! Время военное. Пять лет. А этот дал прочитать друзьям письмо от матери из деревни. Десять лет. Этот за дело — парашют украл. Так ведь у него украли его парашют. Этот… Все за дело. И спорить тут не о чем. И вот голодных и продрогших штрафников… Зачем их одевать, согревать и кормить? Ведь все равно они скоро пойдут на минные поля, в трясину, на проволочные заграждения! Вот, друзья мои, чего не знал враг. Враг жестокий и коварный. Но даже ему в голову не могла прийти такая простая и гениальная (все гениальное просто!) идея. Несколько сот человек, и нет минных полей. Несколько тысяч человек, и нет трясины, и нет проволочных заграждений. И можно не одевать, и можно не кормить, и оружие можно не давать — все равно же пропадет добро. Вот вам проблемы для теоретических рассуждений.
