А когда человек пятьдесят на лугу выстроятся!
«Обчественную» валят! Как в песне поется:
Вийшли в поле Косаpi
Косить ранком на зорi,
Гей, нуте, косарi,
Що не рано почали…
Тогда точат!
Ах, ка-ак тогда точат!
Тогда так точат, что не сенокос перед вами, а точильня!
– Точишь, Иван?
– Да затупилась…
– В который раз?
Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!
При совместной косьбе какой прекрасный инструмент наострень!
Как он необходим!
Как вода, как воздух!
И живот.
– Что, Дмитро, трижды сегодня обедал или, может, Малашка недоваренным накормила?
– А что, по-вашему, уже и сходить нельзя?
– Мы думали – умер…
А дед Остап:
– Для коллетивной работы, я вам искажу, дольжен быть народ сознательной… А то он только и делает, что точит косу или за кустом сидит…
………………………………………………………..
Когда вянет трава… Когда пепелеет трава…
1925Держись, хлопцы!
(Роман в 4 частях с эпилогом и моралью)
Глава 1
Владимир Ячейченко… Комсомолец…
Девятнадцать лет… На нем кожаная куртка, а на ней «КИМ». Владимир Ячейченко бравый парень и здорово поет:
– Мы молодая гвардия
Рабочих и крестьян.
Глава 2
Посиделки…
А на посиделках девчата…
И дух на посиделках терпкий, томный…
И Мотря на посиделках…
А у Мотри очи голубые… Обязательно голубые… А в Мотриных очах чертики… И губы у Мотри алые… А ниже у Мотри шея… А ниже у Мотри персы… А ниже у Мотри кубовая юбка… И запевает Мотря молодым выводным голосом:
– Як була я молода,
То я була рэзва.
И подхватывают девчата с хлопцами, и поют.
Глава 3
Циркуляр окружкома:
«Охватить посиделки в культурно-просветительных целях».
И сказал Владимир Ячейченко:
– Охватим!
Глава 4
Владимир Ячейченко охватывал посиделки.
На нем кожаная куртка, а на ней «КИМ».
В руках циркуляр окружкома «Большевик».
А на столе каганец.
А вокруг него девчата.
А вокруг девчат дух терпкий и томный.
И говорит Владимир Ячейченко:
– Товарищи! Давайте лучше вместо «молодой и резвой» я вам про молодую про гвардию расскажу.
И села Мотря рядом с Владимиром Ячейченко, и наклонилась к его кожаной куртке (а на куртке «КИМ»), и говорит голосом нежным:
– Расскажи, Володя.
И начал Владимир Ячейченко:
– Товарищи! Молодая юношеская гвардия идет старшим на смену… Отодвинься, Мотренька!
– Чего бы я отодвигалась? Так хорошо, когда близко. Хи-хи!
– Так вот, товарищи. Наша молодая гвардия… Не щекочи, Мотренька!
– Хи-хи. Щекотки боишься? Значит, ревнивый?
– Так вот, товарищи! Наша молодежь… Ой, Мотря, не напирай. Я тоже напереть могу.
– А ну, как ты можешь?
ЭпилогНе выдержал Владимир Ячейченко провокации из Мотриной молодой груди…
МоральДержись, хлопцы, охватывая посиделки.
1925На черном рабочем пути жизни нашей будничной, в неоглядной степи работы непочатой, среди труда, труда, труда, среди труда, который пластами-великанами закутал нас со всех сторон, послала нам судьба пышный цветок, взлелеянный буйным разумом человеческим…
И величается тот цветок пышный:
Товарищество «Долой стыд!»
В городах Союза великого выходят на улицу люди голые, фиговыми листочками прикрыв свой «стыд», и шпацируют по улицам на радость и рабочих, и крестьян, и советских служащих, а больше всего на радость детства и юношества беспризорного…
Какое прекрасное зрелище!
Стройные, как серны, красивые, как Аполлоны Бельведерские, обворожительные, как Венеры Милосские, они лучом тела белого разрезают нашу будничную мглу…
Какая прекрасная идея!
И какая не прекрасная милиция!
Арестовывает…
Почему, дозвольте ее (милицию) спросить?
Какие тут для милиции привилегии?
Почему милиция, забрав очаровательных молодых людей в район, может ими любоваться, а мы, обыватели, нет?
Несправедливо…
Дело это следует так поставить, чтоб всем видно было.
………………………………………………………….
Прекрасная идея!
Я представляю благословенный час, когда она, идея эта, распространится…
Товарищество «Долой стыд!» зарегистрировано в Главкооперкоме!
Идете вы на службу…
А впереди вас и позади вас, и сбоку скачут стройные обнаженные фигуры.
Вот несется, например, главный бухгалтер из Лебедытреста с тридцатипятилетним стажем (бухгалтер, а не трест со стажем).
У него солидный фиговый лист, толстый и отглаженный, каковой и надлежит иметь солидному человеку, получающему спецставку…
А вот регистраторша из ВУЦИКа, у нее тоненький кленовый листочек бантиком, а около пупка черненькая мушка… Она кокетничает… То поднимет листочек, то опустит… А сама вся радость, вся искра…
Бурсацким спуском плывет на базар Федора Силовна. Она маслом торгует. Ей ни один фиговый лист не подходит. У нее преогромный лист-комбинация: половина из лопуха, половина из капусты. И этой комбинации не хватает. Остальное она грациозно прикрывает сковородкой.
Вот по улице Либкнехта катится репортер. Он торопится на интервью и забыл прицепить фиговый листочек… Прикрывается портфелем…
– Вы ж, товарищ, хоть портфелем не размахивайте!
…………………………………………………………
Прекрасная идея!
Только зимой придется в гололед тротуар песком посыпать…
А то, случаем, как поскользнешься на Университетской горке, как двинешь анфасом вниз по лестнице, тогда и впрямь выйдет: «Долой стыд!».
Сотрешь все начисто!
1924Ветер дул… Снег шел… Холодно было… И святой вечер был…
А вороная кобыла, Стовбурова Ивана кобыла, в хлеве стояла, от холода дрожала и, понурившись, тыкалась носом в ясли с ржаной сечкой…
Подводило вороной кобыле живот, чесалось в правом паху, густо покрытом засохшим пометом, неприятно ныло что-то у репицы…
Отошла Стовбурова Ивана кобыла немного назад, почесала о дверной косяк репицу, грызанула себя за правый пах, оторвала клок помета, клацнула зубами и задумалась…
И припомнилась вороной Стовбурова Ивана кобыле ее молодость…
Как бегала она сосунком на зеленом лугу, как, вскинув хвост, весело стригунком ржала, как вертела головой, норовя сбросить первый хомут.
Многое вспомнила Стовбурова Ивана вороная кобыла…
И первое горячее дыхание серого в яблоках жеребца, и ее пред ним дрожь, и тихий его храп.
И засветились у вороной кобылы глаза, и прошептали радостно уста:
– Только утро любви хорошо, Хороши только первые робкие встречи. Потом первое материнство… Нежный-нежный, с мягкой блестящей шерсткой жеребчик черненький…
Такой хрупкий, с кудрявым хвостом, с пухленькой гривкой…
И материнская радость первого кормления… Маленькие губы нежно тянут за сосок, и причмокивают, и подталкивают, и легонько кусают… И радость такая полная, такая великая радость течет до самого сердца, и наполняется ею все существо, и переходит в сосок, и маленькими струйками в нежные уста переливается…
И первый ее хозяин…
Такой учтивый, такой мягкий…
И посейчас еще чувствует она его руку натруженную… Гладит по шее, ласково треплет…
И его скребница словно в эту минуту ее кряж скребет, и его щетка да скребница мягко успокаивают…
– Стой, голубка! Стой!
А потом ярмарка…
А потом этот хлев, грязный и холодный. И эта сечка ржаная. И Ставбурова Ивана кнут, едкий и болючий.
Черти б забрали такого хозяина!..
Противно вздрогнула Стовбурова Ивана вороная кобыла и уснула…
И снится вороной кобыле сон…
Запрягают ее в бричку, везет она бричку на станцию…
Выходит из вокзала человек, за ним несут четыре огромных узла. Кладут узлы на бричку, садится на нее тот человек и везет она его к себе в село. Приехали, остановились у клуба.
И слышит кобыла крик:
– Агроном приехал! Агроном приехал!
Сходятся люди к клубу… Выходит агроном на крыльцо и рассказывает людям, как за домашним скотом ходить…
А потом узлы распаковывает, а там книжки, а на тех книжках конь красивый нарисован…
И раздает агроном книжки людям.
Люди книжки читают… Что-то говорят, размахивают руками…
И вдруг проснулась…
Хозяин перед нею…
Болела правая нога…
– Чего ржешь? Мажмазель какая! Уймись!
………………………………………………………..
Прошел дьяк в церковь.
И в голове вороной Стовбурова Ивана кобылы буравчиком завертелась мысль:
«Почему нет монастырей кобыльих? Пошла б я в монастырь от жизни от этой индивидуальной, безрадостной. Постригла б гриву, постригла 6 хвост… И в черных кашемировых шлеях ржала б кондаки, тропари, славословия»…
