— Прошу, от лица нашего местного комитета, — сказал я и протянул два вывалянных в пыли мандарина.
— Что это? — брезгливо вздрогнула пышнотелая дама.
— От лица мужской части нашего месткома, — совсем запутавшись, сказал я и великодушно положил еще два мандарина.
— Что это?! — рявкнула руководящая дама, и мне показалось, что под столом она нажимает кнопку звонка, вызывая милицию.
— Извините, — поспешно убрал я мандарины. — Вы не поняли... Я не по этому вопросу. Вы будете Татьяна?
Это пушкинское имя первым пришло мне на ум.
— Кто? — загремела она.
Первая попытка не удалась. Я предпринял другую.
— Ольга?
— Что за вздор?!
— Лиза... Земфира... Полина… Василиса... Акулина... — быстро перебирал я имена пушкинских героинь.
Имя Акулина привело ее в ярость.
— Меня зовут Мария Семеновна, — взревела она, как реактивный самолет на старте. — Это каждый знает.
Газели за столами тихонько хихикали.
Первая часть задачи была решена.
— Конечно, Мария Семеновна, — быстро согласился я. — Извините, я к вам от...
Новый барьер!.. Я не мог вспомнить фамилии той, от кого должен был обратиться. Помнил лишь, что она происходит от странного животного на букву «б».
— От кого? — уперлась она в меня глазками-буравчиками.
— От Бобровой, — наугад сказал я.
— Чушь! — кипятком ошпарили меня.
Я ринулся в бурные волны без спасательного круга.
— От Белкиной... Буйволовой... Бегемотовой... Беконовой...
В запале я совсем забыл, что бекон не животное.
Лицо пышнотелой дамы стало цвета вареной свеклы. Газели откровенно хохотали. Начальница заорала на них голосом фельдфебеля:
— Молчать! Здесь вам не танцплощадка!.. А вы, гражданин, покиньте помещение!
Но не мог же я уйти без билетов, за которыми послала меня Катя.
— От Барсовой... Барановой... Бульдоговой... — простонал я.
Чудо! Она смягчилась и пропела виолончельным голосом:
— Садитесь, пожалуйста. Так вы от Лидии Андреевны? Что же вы раньше...
— Память... Со мной это бывает.
— Такой молодой, интересный, и вдруг... — ласково улыбнулась она. — Кстати, как здоровье Лидии Андреевны?
Вот уж этого я не знал, но, вспомнив любимое словечко Витьки, сказал:
— Нормально.
— Слава богу, — вздохнула Мария Семеновна. — А ведь еще вчера она чувствовала себя так неважно.
— Криз прошел, — сказал я, вспомнив слово, которое так часто произносила Катина мама.
— Криза у нее не было, — сказала начальница билетов, — это все Михаил Петрович преувеличивает. Вы не находите, что он слишком беспокойный муж?
Я промолчал, и Мария Семеновна приняла мое молчание за смущение.
— Может быть, позвонить ей? — спросила она, берясь за телефонную трубку.
Я почувствовал — еще минута, и я провалюсь, как резидент в детективном фильме.
— Не нужно, — заикаясь, сказал я. — Врачи говорят, что телефон действует на печень.
— Вам виднее, — улыбнулась начальница и протянула мне конвертик с надписью: «Бульдоговой Л.А.».
Я заплатил деньги, спрятал конвертик во внутренний карман и, сказав: «Большое спасибо», ушел. Вслед мне донеслось: «Поцелуйте Лидочку».
Домой я вернулся усталый.
— Толя, почему так долго? — воскликнула Катя. — Я уже беспокоилась.
— Вот! — протянул я кулек с мандаринами.
— Ты достал?.. Это невероятно.
— Слабый мужской пол кое-что может.
— А почему они такие черные?
— Должно быть, они из Африки, — неудачно сострил я.
— Ничего, отмоем. А где билеты?
— Прошу! — гордо протянул я конвертик.
— «Бульдоговой»? — прочла Катя. — Что это значит?.. Мне должны были оставить для Бурундуковой.
От страха я вспотел. Вот эта «животная» фамилия, которую я не мог вспомнить.
Я молчал. Сказать было нечего. Катя открыла конвертик, вынула оттуда билеты и прочла:
— «Старейший театр»... «Старейший»! А ты должен был принести в «Гастрольно-экспериментальный».
Это была ужасная травма. Будь я футболистом, меня бы вынесли с поля.
— Катя, послушай, — начал я и рассказал обо всем, что произошло со мной. Конечно, и о нашем старом доме, и синем платье в белых горошинах.
Я смотрел в пол, зная, что ждать пощады нельзя. Кончив рассказывать, я взглянул на Катю. Лицо у нее было светлое и счастливое.
— Тузик, — назвала она меня давно забытым именем. — Неужели ты помнишь это платье?
— Еще бы! Я даже могу сказать, сколько там было горошин. Но ты прости меня за эти билеты.
— Ничего, — сказала Катя. — Мы пойдем в «Старейший театр».
— Как?.. В этот сундук с нафталином?
— Мы пойдем в «Старейший», — улыбнулась Катя.— Жаль только, что у меня нет синего платья с белыми горошинами.
В это время в пальто и шапке ворвался Витька. От него пахло первым снегом.
— Прародители! — заржал Витька. — Отчего вы вздумали обниматься? До серебряной вам еще прыгать и прыгать!
— Витя, веди себя прилично, — сказала Катя и отодвинулась от меня.
Но Витьку не так-то легко вышибить из седла.
— Внимание! Внимание! — командным голосом произнес он. — Вот вам премия за образцовую семейную жизнь и чуткое отношение к потомству! Хватайте два билета!
— «Гастрольно-экспериментальный», пятнадцатого ноября,- прочла Катя.— Где ты достал, Витюша?
— Купил у нас в районной за дензнаки, — ответил наш веселый и находчивый.
— Большая очередь? — поинтересовалась Катя.
— Ни одной человеческой единицы.
— Умница! — обняла Катя сына и укоризненно посмотрела на меня. — Видишь, Анатолий? А ты привык все усложнять.
Вавулин был новым человеком на заводе. Калмыкова, как говорится, знала каждая собака. Вавулин был директором, Калмыков — технологом цеха ширпотреба. Вавулин был молод, перспективен, Калмыков — без пяти минут пенсионер.
В понедельник, в девять ноль ноль, Калмыков позвонил по внутреннему телефону.
— Мне нужен директор, — сказал он, — дело срочное.
— Николай Васильевич будет в одиннадцать пятнадцать, — сказала секретарша, — я позвоню вам.
В одиннадцать семнадцать Калмыкова позвали к телефону.
— Андрей Платонович, — сказала секретарша, — к сожалению, директор сегодня не может вас принять, он показывает завод товарищам из Бурундии.
— К черту! — сорвался Калмыков. — Каждый день какие-нибудь турки.
— Бурундия — новое государство, страна с прогрессивно-демократическим режимом, — политически грамотно объяснила секретарша, — позвоните завтра.
В обеденный перерыв, когда Калмыков вяло жевал фирменное блюдо «кролик по-заводски», в столовой появилась группа темнолицых людей в белых бурнусах. Над ними возвышался молодой, розовый директор завода.
— Вот здесь, — говорил он, — у нас столовая для инженерно-технического персонала. Продукты мы получаем с нашего подсобного хозяйства.
Девушка в кожаной юбке бойко переводила директорские слова гостям, а они молитвенно покачивали головами.
«Экскурсовод,— неприязненно подумал о директоре Калмыков, — ему бы в музей».
Во вторник, в девять ноль ноль, Калмыков позвонил директору.
— Не везет вам, — сочувственно сказала секретарша. — Николая Васильевича сегодня не будет, он на семинаре.
— Ясно, — сказал Калмыков, — все учится.
Вечером он включил телевизор. На экране крупным планом возникло лицо директора. Оно было рядом с Калмыковым. Директор говорил весело, увлекательно, будто обращаясь к одному Калмыкову.
— Симпатичный, — сказала жена Калмыкова, — и без бумажки.
— Артист! — пробурчал Калмыков.
В среду директора вызвали в вышестоящие организации.
В четверг секретарша сообщила, что Николай Васильевич занят, готовится к ответственному выступлению.
В тот же день в «Вечерней газете» Калмыков прочел, что директор машиностроительного завода Н.В.Вавулин встретился с участниками пионерского слета в школе, где он учился.
В пятницу директор принимал только рабочих. Вечером Калмыков позвонил ему по домашнему телефону.
— Папа ушел в театр, — ответил мальчишеский голос. — А кто спрашивает?
— Дед-мороз, — неудачно сострил Калмыков.
— Привет от Снегурочки, — парировал юный собеседник.
Калмыков положил трубку и подумал: «Весь в отца. Да и откуда ему быть вежливым, если папаша гоняет по театрам, а не занимается воспитанием сына!»
В субботу у Калмыкова было мерзкое настроение. Ныла печень.
— Иди проветрись, — сказала жена, — вот тебе сумка, купи на рынке картошки, корешков и лука.
Калмыков обиделся. Он шел по улице и думал о том, как скверно сложилась жизнь. Вот его, в сущности уже старого человека, гоняют по домашним надобностям, а молодой Вавулин в это время уплетает омлет и пьет кофе со сливками. А может быть, он уехал за город, дышит сосной, а он, Калмыков, должен нюхать машинный перегар.
На рынке было много народу, в большинстве мужчины: старые, среднего возраста и молодые. Это немного утешило Калмыкова, и он покорно встал в очередь за картошкой, уткнувшись носом в чью-то квадратную спину.
