В больницу Кольку везли на директорской «Волге» и препроводили с ним два пол-литра для лечения. Денег у Кольки на лечебную водку, конечно, не было. Нашли выход — собрали с непьющих в помощь пострадавшему товарищу.
Больница Кольке понравилась. В палатах чисто, воздух свежий, кормежка приличная, и, главное, компания подходящая. Здесь все свои: Борька Бык, Димка Пончик и другие дружки-приятели. Есть о чем поговорить, что вспомнить, как на пол-литра скидывались, чем опохмелялись, как в очко резались.
Одно не устраивало Кольку — лечение. Каждое утро врачи кололи его шприцем со рвотным лекарством, а потом подносили пятьдесят граммов водки, чтобы выработать стойкий условный рефлекс отвращения к вину.
Пятьдесят граммов для Кольки — как слону бублик, и обидно же: стоит в шкафу твоя законная водка, трудовыми рабочими деньгами оплаченная, а тебе пользоваться не дают.
Но Колька не растерялся. Однажды ночью, когда дежурная сестра дремала на посту, Колька пробрался в аптеку, вскрыл шкаф, раздобыл заветные бутылочки и тут же прикончил их с друзьями-приятелями. Закусить, правда, нечем было. Ничего, понюхали рукава халатов, и то хорошо.
После этого случая Кольку выписали из больницы.
Главный врач сказал ему:
— Стыдно, очень стыдно, молодой человек!
А Колька тут же нашелся:
— Это вам должно быть стыдно — лечить беретесь, а не умеете.
На заводе Кольку спросили:
— Как же ты, аферист, такое учинил?
— А чего сложного, — ухмыльнулся Колька. — Замок у них пустяковый, а я как-никак слесарь с разрядом. Не зря же меня в ПТУ учили.
Пока Колька был в больнице, на заводе за него отдувался Николай Степанчиков.
Не знаю, как сложилась бы дальше Колькина судьба, но тут вышло постановление, чтобы с такими, как Колька, сурово бороться и никакой потачки им не давать. И по бюллетеню не платить.
Колька был человек грамотный, прочел постановление, понял — дело плохо. Явился в цех чистенький, бритый, встал к тискам. Руки ходуном ходят. Запорол одну деталь, потом другую.
Бригадир посмотрел, покачал головой:
— Да, пожалуй, теперь от него проку мало. Отвык от дела. Надо ему все сызнова начинать.
А профорг сказал:
— Хорошо что трезвый, и то достижение.
Целую неделю Колька, не брал в рот ничего хмельного и все гнал брак. Ходил он скучный, мрачный, ни с кем не разговаривал. Смотреть на него жалко.
Опять стали размышлять, как поступить с Колькой.
Думали и надумали. Дали Кольке путевку в дом отдыха. Пусть отдохнет, наберется сил. Все-таки заслужил — исправился.
Правда, эта путевка предназначалась Николаю Степанчикову. Ну да Николай — человек сознательный, подождет. И потом, нужно кому-то план выполнять.
Утром жена ушла на работу, а муж — молодой поэт — уселся за письменный стол.
Молодой поэт думал. Он всегда сначала думал, а потом писал. Эта скверная привычка мешала ему быть состоятельным и знаменитым.
«Труд», — вывел он на листве бумаги.
— Труд, труд, труд, — бормотал он, осторожно шагая по комнате, чтобы не потревожить спавших внизу супругов-пенсионеров.
«Суд» — выскочила услужливая рифма.
Молодой поэт скривился. Вспомнилось недавнее письмо, бестактно предлагавшее ему вернуть аванс, иначе дело будет передано...
Он зачеркнул слово «труд» и написал: «Работа».
— Работа, зевота, дремота, — наплывали одна за другой неактуальные рифмы.
Вдохновение не озаряло поэта. Какие-то звуки мешали ему. Казалось, будто его бьют легким молоточком по темени. Тук!.. Тук!.. Тук!..
Поэт прислушался и пошел на кухню. Из крана медленно и тяжело падали капли.
Поэт прикрутил кран. Вода побежала тоненькой струйкой.
Поэт завинтил кран еще сильнее. Вода устремилась потоком.
Поэт принял волевое решение и позвонил жене.
— Попросите, пожалуйста, Марию Петровну, — мужественным баритоном сказал он.
— Бритикова, тебя мужчина, — пропищала какая-то насмешливая девчонка.
— Алло! — тревожно выдохнула жена.
— Муся, это я, — твердо сказал поэт, — не волнуйся, у нас чепе.
— Ой! — вскрикнула жена.
— Ничего страшного, течет кран на кухне.
— Слава богу! Можно ли так пугать! Позвони в ЖЭК, пусть пришлют водопроводчика. Деньги в серванте. Дай ему рубль восемьдесят девять, на маленькую.
— Не учи, — резко сказал поэт. — Я знаю жизнь.
В ЖЭКе ему ответили: «Ждите, вы не один».
Поэт стоял у кухонной раковины, уныло смотрел на льющуюся воду и думал, что так же бесполезно течет жизнь. Пушкин в его годы уже написал «Цыган», а Лева Коклюш, текстовик-песенник, построил дачу и купил «Жигули».
В передней прозвучал звонок. Поэт открыл дверь и увидел паренька примерно одних лет с ним. На парне была замшевая куртка, вельветовые штаны и туфли на платформе. Он носил шкиперскую бороду и прямые волосы до плеч.
— Салют! — сказал парень.
— Вам кого? — спросил поэт.
— По вызову. Ну, чего у вас приключилось?
Поэт провел водопроводчика на кухню. Тот снял оленьего цвета куртку, вынул из модного чемодана пластиковый передник, разводной ключ и еще какие-то непонятные предметы.
Минут десять он колдовал над краном, напевая: «Топ, стоп, хлоп, тра-ля-ля...»
Авария была ликвидирована.
Затем он снял передник, уложил его, разводной ключ и непонятные предметы в чемодан, долго и тщательно, как хирург перед операцией, мыл руки и наконец сказал:
— Подмахни нарядик!
Он обратился к молодому поэту на «ты», и поэт не обиделся. Поэт любил демократическую простоту.
— Пройдем в комнату, — сказал поэт.
— Некогда, ну да ладно, — сказал водопроводчик, и они прошли в комнату, которая служила спальней и творческой лабораторией.
Водопроводчик цепким взглядом окинул комнату: диван-кровать, письменный стол, сервант, полку с книгами, два стула, поглядел на бледное, изможденное лицо поэта и спросил:
— А ты что, на бюллетене?
— Нет, — почему-то застеснялся поэт.
— Ясно — значит, инвалид?
— Нет, я здесь работаю.
— Понятно. Надомник. Чего работаешь? — спросил водопроводчик, ища глазами инструмент.
— Пишу стихи. Я поэт.
— Тут вот и пишешь?
— Тут.
— Здорово!.. И никуда ходить не нужно?
— Нет.
— И номерок не вешаешь?
— Не вешаю.
— Живут люди!. . Значит, сам себе начальник?
— Сам.
— Ловко устроился. А зарплата у тебя какая?
— Никакая.
— Заливаешь!.. У нас каждому по труду.
— Я тружусь, — бледнея от гордости, сказал поэт и, раскрыв ящик письменного стола, вынул оттуда пачку исписанных листов: — Вот!
— А ну прочти, — приказал волосатый парень и уселся верхом на стул.
Поэт долго перебирал исписанные листочки и наконец, волнуясь и завывая, прочел «Песнь о молотке».
— Ясно, — сказал водопроводчик, — это к концу квартала хорошо, чтобы производительность поднять. А про любовь у тебя есть?
— Есть, — краснея, сказал поэт и прочел стихи о любви.
— Толково, — сказал водопроводчик. — И что ты потом с этим товаром делаешь?
— Несу в журнал или в издательство.
— И сразу тебе в лапу?
— Нет, если напечатают.
— И долго ждешь?
— По-разному. Иногда три месяца, иногда три года, а иногда возвращают.
— И тогда тебе чего? — заинтересовался водопроводчик.
— Ничего, — вздохнул молодой поэт.
Оба помолчали.
— Интересное кино, — сказал водопроводчик. — А на что же ты жуешь?
Молодой поэт не ответил. Не мог же он признаться, что живет на зарплату жены.
Оба опять помолчали.
— А за отпуск тебе платят? — спросил водопроводчик.
— Нет, — виновато признался поэт.
— Гады они!— решительно сказал водопроводчик.
— Кто? — не понял поэт.
— Ну, эти самые, на кого ты вкалываешь. Непорядок! Человек мучается, а они... Ни зарплаты, ни отпуска!
— Такая профессия, — сказал поэт. — Пушкин тоже весь в долгах был.
— Пушкин? — переспросил водопроводчик. — Так это же при царском режиме... Ладно, ты не огорчайся — может, тебе впоследствии, как Пушкину, фигуру отольют... Конечно, надо и при жизни свое ухватить.
Оба снова помолчали. Затем водопроводчик взглянул на свои большие квадратные часы:
— Ну, мне пора. А ты жми дальше... И вот что...
Он порылся в карманах замшевой куртки.
— Вот тебе рубль восемьдесят девять, на маленькую...
Выборы местного комитета были назначены на четверг двадцать третьего марта, после окончания рабочего дня. Так решил новый управляющий Стройбума Трофим Денисович Панкеев.
— Извините, Трофим Денисович, — сказал секретарь партбюро Кортиков, — конечно, ваша идея полна новаторского смысла, но такого у нас еще не было.
— Не было, — дружно подхватили председатель месткома Тарасюк и секретарь комсомола Дима Овчинников.
Управляющий посмотрел на них чуткими административными глазами и мягко сказал:
— Разрешите спросить, как же у вас было?
