Евгений Мин - Другие времена

— Прошу вас, Ирина Владимировна.

Все-таки он был мужчина.

Услышав это «прошу», Козодой вдруг почувствовала себя женщиной, выпрямилась и плавно направилась в корректорскую. Директор последовал за ней.

В корректорской никто не болтал, не курил, не вязал. Все четыре корректорши сидели, склонившись над гранками «Песен русских поэтов», и вполголоса напевали «Тонкую рябину».

выводила слабеньким, чистым голосом старушка в мелких седых буклях, Мария Петровна Сухорукова, прозванная «бабушка точки с запятой», потому что она очень любила этот знак и бдительно смотрела за тем, чтобы авторы ставили его где следует.

вторила ей широкоплечая Люся Борщенко, гордость издательства, сильная в толкании ядра.

дружно подхватывали остальные две корректорши, женщины неопределенного цвета волос и возраста.

Корректорский хор, увлеченный пением, казалось, не заметил появления начальства.

Директор стоял суровый и величественный. Затем он грозно произнес:

— Что это?

— Песня «Рябина» на слова известного крестьянского поэта Ивана Захарьевича Сурикова, родился в тысяча восемьсот сорок первом, умер в тысяча восемьсот восьмидесятом году, — без запинки ответила Козодой.

— Умер? — переспросил директор.

Хор корректорш грустно и тихо пел:

Директор вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу, чего с ним раньше не бывало. Директор закричал:

— Безобразие!

Хор корректорш смолк. Быстренько затрясла седенькими буклями «бабушка точки с запятой», сжала широкие плечи Люся, уткнулись в гранки две другие корректорши.

— Безобразие! — еще громче закричал директор, подступая к Люсе. — Разве так можно? Так фальшивить? Так искажать мелодию?!

У директора была тайная страсть. Он очень любил петь, но ему было негде. Дома по вечерам нельзя тревожить внука Глеба, петь на вечерах самодеятельности не позволял авторитет.

— Безобразие, — уже тише повторил директор и обратился к «бабушке»: — Мария Петровна, прошу вас, начните снова.

завела Мария Петровна.

вторил ей директор.

подхватили корректорши. Люся молчала. Молчала и Козодой. У нее не было ни голоса, ни слуха.

Директор пел в тесной и жаркой корректорской. Было лето, окна открыты настежь. Прохожие на улице удивленно слушали песню, несущуюся из окна книжного издательства.

— Во набрались!—завистливо сказала какая-то личность с синяком под глазом.

А корректорский хор пел все громче и громче. Песня кончилась. Директор пришел в себя.

— Довольно, — сказал он своим обычным голосом. — Работайте, и, попрошу, без ошибок.

Директор вернулся в кабинет, снял трубку телефона и сказал:

— Игорь Мефодиевич, зайдите ко мне.

Мигом возник завпроизводством.

— Послушайте, Игорь Мефодиевич, — спросил директор, — какой там у нас тираж «Песен русских поэтов»?

— Десять тысяч! Не много ли?

Он знал, что директор не любит стихов.

— Много? — переспросил директор. — Увеличьте до ста.

— Что?! — воскликнул завпроизводством. — Кому это нужно?

— Мне! — вырвалось у директора, но тут же он поправился: — Кому нужно? Всем! Народу!..

Старший архитектор фирмы «Альфа-бета-гамма» Станислав Романович Дыроколов получил премию триста рублей. На такую большую сумму он не рассчитывал и, стоя у окна, растерянно размышлял, какое найти разумное применение этим бешеным деньгам.

В такой задумчивой позе застал его Виктор Павлович Погарский.

— Привет миллионеру, — весело сказал он. — Честное трудовое, ты похож на Джона Рокфеллера-старшего в дни его юности, когда он думал, куда вложить капиталы — в нефть или в сталь.

Дыроколов не улыбнулся.

— Какой там миллионер! Конечно, деньги приличные, но, понимаешь ли, такое обстоятельство... Не знаю, что делать.

— Не знаешь? — засмеялся Погарский. — Наивный ребенок. Каждому известно: лучший друг — сберкнижка. Положи их, и точка. Идем, я буду сопровождать тебя как телохранитель.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Дыроколов.

— Вот что, — сказал Погарский, входя с Дыроколовым в сберкассу, — я тебе советую — заведи чековую книжку.

— Как?

— Есть такая форма обслуживания. Тебе дают расчетную книжку и чековую. В первую ты заносишь все расходы по счету, а чековая — чтобы выписывать, кому хочешь, чеки.

— Зачем же это?

— В Штатах так принято не только у миллионеров. Да и у нас многие состоятельные люди так делают.

— У нас не Штаты, — строго сказал Дыроколов, но почему-то ему понравилось, что Погарский считает его миллионером.

Счет был оформлен. Деньги внесены. Дыроколову выдали расчетную книжку и чековую, с голубенькими листками, объяснив, что он может выписывать чеки на любую фамилию или на предъявителя.

На улице было еще светло. А напротив сберкассы кровавыми буквами горела вывеска ресторана «Дядька Черномор».

— Зайдем, — предложил Дыроколов. — Десяткою располагаю.

— Можно, — согласился Погарский. — У меня свободная пятерка. Больше ни-ни.

В кармане пиджака у него еще лежали только что полученные сорок пять рублей премии, но не обязан же он был сообщать каждому состояние своей наличности.

Ресторан был почти пуст. Погарский выбрал уютный уголок, и сразу же подошел официант.

— Значит, так, Семен, — командовал Погарский,— кинь нам икорки черненькой, масло, ваш квасок славянский, щи боярские, ну и, естественно, половиночку коньячку... Как, сдюжим, Станислав?

— Можно, — значительно кивнул головой Дыроколов. Он редко бывал в ресторанах и не соображал, во что это обойдется.

Официант быстро принес заказ и бесшумно удалился.

Погарский налил коньяк в большие рюмки.

— Поехали! — воскликнул он и опрокинул рюмку в рот.

Дыроколов тоже выпил, и ему показалось, будто в желудок всадили тупой ржавый гвоздь.

Когда закуска была истреблена, официант принес боярские щи и жареную индейку. Пришлось взять еще бутылку коньяку.

Дыроколов из престижа пил наравне с Погарским. Голова сделалась тяжелой, мелькали разные неслужебные мысли.

— Смотри! — воскликнул Погарский. — Вот и наши притопали. Тоже нашли стежку-дорожку.

В ресторан входили бородатый Леня Медницких, длинная Зоя, Танечка и Николай Осипович, один из старейших сотрудников фирмы.

«Вот еще сейчас прилипнут», — подумал Дыроколов и сказал:

— Пора рассчитываться.

— Приговор! — изрек Погарский мигом появившемуся официанту.

Официант достал из кармана куртки книжечку, помусолив карандаш, выписал счет и протянул его Погарскому.

— Сорок пять ре, — сказал Погарский.

Дыроколов побледнел.

— Пировали — веселились, подсчитали — прослезились, — засмеялся Погарский, выкладывая на стол пятерку. — Ну, гони свои.

Дыроколов положил десять рублей.

— Мало, — щелкнул пальцами Погарский, — замазка получается.

— Что же делать? — растерянно спросил старший архитектор.

— Не могу сообразить, — покачал головой Погарский. И вдруг его озарило: — Послушай, у тебя же чековая. Возьмем временно.

— Неприлично идти туда... Я только что положил...

— А тебе и не нужно, я сам сгоняю. Пиши: «Предъявителю... — Он на минуту задумался. — Пятьдесят рублей». Жди! Я в момент.

Дыроколов остался один. Незаметно он поглядывал на столик, где сидели его сотрудники, и видел, как Леня Медницких смешил длинную Зою, а Танечка что-то нашептывала на ухо Николаю Осиповичу.

Это разозлило Дыроколова. Николай Осипович был на пятнадцать лет старше его и получал в два раза меньше. Танечка нравилась Дыроколову, и, кто знает, не будь он женат...

Со злости Дыроколов выпил рюмку коньяку, потом другую, настроение улучшилось и, пощупав карман, где лежала чековая книжка, он подал знак Лене.

Тот подошел легкой спортивной походкой.

— Вот что, Леня, — сказал Дыроколов. — Ведите сюда вашу компанию.

Когда Погарский явился, он увидел, что за столиком сидели Леня Медницких, длинная Зоя, Николай Осипович и рядом с Дыроколовым Танечка.

— Хочу шампанского! — очаровательно улыбалась она.

— Три бутылки! — потребовал Дыроколов.

— Разворачиваемся, — усмехнулся Погарский и сунул в карман Дыроколову деньги.

Кутеж продолжался. Спустя некоторое время Погарский отвел Дыроколова в сторону.

— Нужно разобраться, а то как бы опять не влипнуть.

Появился официант. Счет был сто один рубль. Наличных шестьдесят пять.