В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

Фаддей Булгарин провозглашал направо и налево, что император Николай Павлович в шутку называет его, Булгарина, «lе roi du Gostinoi dwor», т. е. «гостинодворским царем», может быть оттого, что Булгарина гостинодворцы за его субботний фельетон под названиeм «Всякой всячины» очень любили и очень побаивались-таки, так как он без всякой церемонии превозносил иную лавку выше леса стоячего, а другую втаптывал в грязь, положительно по своему произволу.

Раз приехал Крылов к одному своему знакомому. Слуга сказал ему, что барин еще спит. «Ничего отвечал Иван Андреевич, – я подожду», и с этими словами прошел в гостиную, лег там на мягком диване и заснул. Между тем хозяин просыпается, узнает, что неизвестный ему господин и себя не назвавший ждет его в гостиной, поспешил туда и увидел перед собою слонообразную личность, с которой не был знаком, но которую где-то словно как будто и видал частенько (на портретах может быть). Крылов проснулся и, зевая спросил хозяина квартиры: «Что вам угодно?» – «Позвольте лучше мне вам задать этот вопрос, – сказал хозяин, – потому что здесь моя квартира». «Как! да ведь здесь живет N***?» – «Нет, – возразил хозяин, – теперь живу здесь я, а г-н N***, не спорю, жил, может быть, до меня». После этих слов хозяин спросил Крылова об его имени, присовокупляя, что он в жизнь свою не встречал никого, кто бы как вот он был похож на баснописца Крылова, которого он знает только по портретам его. «Ежели вы, – сказал на это Крылов, – находите во мне сходство с Крыловым, то это доказывает только, что портреты его довольно верны с натурою, так как баснописец Крылов – это я к вашим услугам». Хозяин, прямой русский человек, да и не без образованности, пришел в восторг и радость от мысли иметь честь принимать у себя знаменитого «дедушку» Крылова и стал упрашивать его сделать ему честь остаться у него на чай и завтрак. «Нет уж, – сказал Крылов, – мне и так теперь совестно смотреть на вас», – и о этими словами вышел.

В одном из литературно-музыкально-драматических вечеров кто-то, между прочим, сказал, относительно памятника Крылову, следующий экспромт:

Замечательно, что не взирая на наружную связь, бывшую между Гречем и Булгариным, Греч в своих остротах менее всех щадил Булгарина, почему как-то раз Пушкин сказал Гречу: «Удивляюсь, Николай Иванович, вашей дружбе с Булгариным!»… – «Тут нет ничего удивительного, – отвечал Греч, – я дружен с ним, как мачеха о пасынком!».

Незадолго перед кончиною Крылова, когда уже о безнадежности положения его открыли другу его Я. И. Ростовцеву, который почти безотлучно при нем находился. Ростовцев спросил Ивана Андреевича, не мнителен ли он? «А вот послушайте, как я мнителен, – отвечал Крылов: – лет 40 тому назад я заболел сильно. Доктор, который меня пользовал, сказал, что болезнь моя опасна, что мне угрожает паралич и что единственное средство к спасению – строгая диета. Вот я и в самом, деле после того начал держать диетy, отказывался от всего для меня лакомого, – и так прошло недели с три». «Ну, а потом что же?» – спросил его собеседник. – «Потом начал опять все есть и Бог хранил, ничего, вот уже 40 лет, со мной не случалось».

Это был последний рассказ Крылова, часу во втором ночи, – следовательно за 6 часов до смерти, так как он умер в ¾ 8-го ч. утра 9-го ноября 1844 года.

Известное стихотворение Виктора Гюго:

было помещено в 1838 году в «Библиотеке для чтения» в переводе г. Деларю, поплатившегося тогда за этот перевод своей карьерой по службе в военном министерстве, из которого, по доносу митрополита Серафима, был исключен. Крылов, прочитав вышеприведенные стихи Гюго, написал карандашом на книге два стиха:

Дмитриев и Капнист, которым Державин отдал на суд свои стихотворение, читая и разбирая их вместе с ним, начали советовать ему перемену то того стиха, то другого. Державин сперва соглашался, а потом рассердился и сказал: – «Что же вы хотите, чтоб я стал переживать свою жизнь по-вашему?» – Тем и кончилось совещание.

Одно лето как-то императорская фамилия жила в Аничковском дворце. Крылов, как известно, жил в доме Импер. Публ. библютеки, в которой занимал должность библиотекаря. Однажды покойный государь Николай Павлович встретил Крылова на Невском. «А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давно не видались мы о тобою!» – сказал император. – «Давненько, ваше величество», – отвечал баснописец с свойственною ему наивностью, вполне натуральной, а вовсе не прививною, – ведь, мы, кажись, соседи!…»

Хозяин дома, в котором И. А. Крылов нанимал квартиру, составил контракт и принес ему для подписи. В этом контракте, между прочим, написано было, чтобы он, Крылов, был осторожен с огнем, а буде, чего Боже сохрани, дом сгорит по его неосторожности, то он обязан тотчас заплатить стоимость дома, именно 60,000 руб. ассигн. Крылов подписал контракт и к сумме 60,000 прибавил еще два нуля, что составило 6,000,000 руб. ассигн. «Возьмите, – сказал Крылов, отдавая контракт хозяину, – я на все пункты согласен; но для того, чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60,000 руб. асс. поставил 6,000,000 руб. асс. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, потому что я не в состоянии заплатить на той, ни другой суммы».

Пушкин прочел Крылову свою драму «Борис Годунов», уверенный вперед, что она ему не понравится, так как знаменитый баснописец был строгий классик, а Пушкин, как поэт, увлекался воображением и часто приносил в жертву фантазии самые историчеcкиe факты. Крылов слушал чтение прилежно, часто прерывал его похвалами отдельным местам, но о целом умалчивал, и Пушкин не мог этого не заметить. «Верно вам не нравится мой «Борись?» – спросил он, усмехаясь. «Нет, ничего! – возразил добродушно Крылов, – только, слушая вас, я вспомнил про одного проповедника, который однажды избрал темой своей проповеди, что всякое созданье Божье есть совершенство. Вдруг к нему подходят два безобразнейшие горбуна и спрашивают с понятной в их положении желчью: «Неужели и мы совершенство?» Проповедник взглянул на них с состраданьем и сказал: «Да, и вы, дети мои, совершенство безобразия». Так и ваша драма, Александр Сергеевич, она превосходна, совершенна, если хотите, но – в своем роде».

До 1845 года, т. е. до кончины графини Софьи Владимировны Строгоновой, И. А. Крылов часто у нее обедал, и в эти дни были за столом непременно русские блюда: щи, каша и кулебяка, а гости все говорили не иначе как по-русски, в угоду знаменитому баснописцу. Раз как-то за обедом много говорили и pro и contra[96] о Петербурге и об идее, какую имел Петр производить тут все эти строения, которые должны будут расползтись вверх по р. Неве. При этом Крылов прилежно занимался уписыванием кулебяки, не принимая участия в разговоре, пока графиня сама не сказала, что удивительно, почему такой предмет как постройка Петербурга подвергается таким разнообразным и многосторонним толкам. «Ничего тут нет удивительного, – возразил совершенно спокойно Иван Андреевич, – А чтобы доказать вам, что я говорю истицу, прошу вас, графиня, сказать какого цвета вам кажется вот эта грань?» – спросил он, указывая на одну из граней люстры, горевшей огнями от солнечных лучей. – «Opaнжевого», – отвечала графиня. – «А вам? – спросил Иван Андреевиче гостя, сидевшего с левой стороны от графини. «Зеленоватого», – отвечал последний. – «А вам?», – продолжал Иван Андреевич, показывая на гостя, сидевшего направо от графини. – «Фиолетового». – «А мне, – заключил он, – синего». – Bcе умолкли. Удивление выразилось на лицах гостей, потом все засмеялись. – «Все зависит от того, – сказал Иван Андреевич, принимаясь снова за кулебяку, – что все мы хотя и смотрим на один и тот же предмет, да глядим с разных стороне». – После этого разговоре о постройках в Петербурге не продолжался.

Несколько молодых повес, прогуливаясь однажды в Летнем саду, встретились с знаменитым Крыловым, и один из них сказал смеясь: «Вот идет на нас туча». – «Да, – возразил баснописец, проходя мимо них, – потому-то видно и лягушки расквакались».

Знаменитый поэт М. Ю. Лермонтов любил иногда шалить как школьник, и проказам его нет счета.

Однажды, например, какой-то проезжий стихотворец пришел к нему о толстой тетрадью своих сочинений, прося дать свое мнение, и, между тем, болтая с Лермонтовым о разных посторонних предметах, рассказал, что едет на Кавказ в везет в подарок одному родственнику бочонок превосходно посоленных огурцов. Тогда Лермонтов нашел, что слушать вполне о удовольствием, как сам автор читает свои стихи, можно только у него на дому, посреди его домашней обстановки. Польщенный таким вниманием, поэт-самоучка поспешил пригласить к себе Лермонтова, который тут же заговорил о своей слабости к соленым огурцам. Разумеется, хозяин поспешил его попотчевать, и пока читались стихи, огурцы исчезали и в желудке Лермонтова и в карманах его платья, а когда Лермонтов увидел, что провизия почти иссякла, то встал и ушел, незамеченный хозяином.