С ПЕРВЫМ АПРЕЛЕМ!
Весь год не соврав никому ни на грош,
мы ждем как небесную манну
тот день, когда можно удариться в ложь,
невинно предаться обману!
Набрав арсенал завиральных затей,
с кощунственным трепетом в теле
мы ловим доверчивых, честных людей,
забывших о первом апреле.
И мы их находим, смиренных ягнят,
простецки развесивших уши,
и стрелы обмана со свистом летят
в их светлые, чистые души.
Но первоапрельский веселый обман —
сердечная наша потеха,
и стрелы не кровь высекают из ран,
а добрые искорки смеха!
О, как же он весел и как же хорош
пришедший на смену метелям
тот праздник, во смех превращающий ложь!
Сограждане, с первым апрелем!
О ЛЮБВИ К БОЛЕЗНЯМ
Люблю, когда откажет вдруг
какой-то орган в бренном теле
и прикует тебя недуг
к больничной горестной постели!
Потоки дружеских забот
соединяются в лавины!
Таких забот, каких за год
не испытаешь половины.
Оставив счеты на потом,
идет и прошен, и непрошен,
пылая мыслями о том,
какой ты милый и хороший.
Несут и щедро, и легко
лимоны, яблоки, вниманье,
газеты, птичье молоко
и блюда из небесной манны!
Несут пешком, везут в метро,
едва ль не в пятитонных «ЗИЛах»
бифштексы, пудинги, ситро
(а кто осилить это в силах?).
Приносят блоки папирос,
вино, как для большой попойки!
Ну, словом, чувств апофеоз,
поход любви к больничной койке!
Я болен, но не обездолен!
И я готов сказать врачу,
что жизнью я такой доволен
и поправляться не хочу!
РОВЕСНИКАМ
Эй, ровесники! Салют вам и привет!
Обратиться к вам есть веские причины!
Мы вступили с вами в пору бабьих лет,
хоть частично мы, естественно, мужчины.
Бабье лето — украшение Земли,
бабьим летом мы в красе еще и в силе!
Но уже, увы, частично отцвели
и, что делать, даже отплодоносили.
Наши ноги, правда, крепки, как шасси,
долг свой тоже выполняем аккуратно!..
Годы щелкают, как счетчик у такси:
быстро, весело, но слишком безвозвратно!
Мы одеты, сыты, благом — пруд пруди!
Наши «тачки» словно ласточки летают!
Столько счастья позади и впереди!
Но чего-то почему-то не хватает.
А ведь каждый наш удел — большая честь!
Жизнь — такая непомерная награда!..
Не хватает — больше в десять раз, чем есть,
ну, а есть (чего лукавить?) все, что надо.
Алексей Ходанов
СТАРЫЙ НОВЫЙ ДРУГ
Разбирая как-то ненужные бумаги, я наткнулся на старую записную книжку и с легкой грустью стал перелистывать забытые имена, канувшие в Лету номера телефонов… На одной из страниц внимание мое привлекла полустертая от времени запись, сделанная незнакомой рукой: «Федьке — звонить вечно!»
«М-да… Кто бы это мог быть? — подумал я и хотел уже было перевернуть страницу, как вдруг меня осенило: так это же Федька Сидоров, мой однокурсник, закадычный, можно сказать, друг юности, сосед по комнате в самом неустроенном и самом веселом доме на свете — в студенческом общежитии! Помнится, встретились на улице, потребовал он эту самую записную книжку и собственноручно нацарапал свои координаты. И при этом еще ворчал, что забывать старых друзей грешно.
Это надо же, смущенно рассуждал я, сколько общих волнений, конспектов, вечеров в читалках, шпаргалок, и вот хотел перевернуть страницу, чтоб никогда не вспомнить, не позвонить…
Проклиная себя за черствость, я набрал номер и услышал далекий, чуть погрубевший, но такой же знакомый голос:
— Сидоров у телефона!
— Федька! — закричал я радостно. — Это действительно ты, староста знаменитой двадцать четвертой группы?
— Кто это? — строго спросил голос.
— Это я, Лёдик! Помнишь, бродяга?
Трубка помолчала немного, потом укоризненно сказала:
— Я-то помню, а чего сам исчез?
— Да суета, старик, — жалко оправдывался я. — Дни бегут, звонки звенят, сводки шуршат, не успеваю за стол сесть, а уже домой пора, а там семья, сам понимаешь, обязанности…
— Понимаю, — согласился Федька. — У самого так, но я стараюсь не забывать старых друзей, вот только тебя из виду потерял. Где трубишь? Надеюсь, высоко забрался?
— Да нет, не получилось как-то… Экономистом вкалываю в одной маленькой конторе.
— Бывает, и мал золотник, да дорог. Контора-то что выдает?
— Так, ерундистику. Брючные ремешки делаем из кожзаменителя.
— Действительно ерундистика… — разочарованно, как мне показалось, вздохнул Федька. — Солидные люди подтяжки носят. Гм… ремешки. Надо же!
— А наших, наших-то встречаешь?
— В основном с ними и общаюсь. Валька Зайцева дочь замуж выдала. Димка Козлов кожаный пиджак купил, аргентинский, архимоднейший, щеголяет.
— Молодец! Годы его не берут!
— Ну, а тебя берут? — Федькин голос подобрел. — На мандолине пилишь?
— Да какое там! На счетной машине пилю. Голова не тем забита.
— А зря… — Федька помолчал немного, потом сказал: — Ну, а квартирные условия у тебя как, ничего? Надеюсь, не в коммуналке живешь?
— Да что ты! У меня трехкомнатная!
— Сколько людей проживает?
— Со мной — трое.
— Ну это еще годится. — Федька покашлял и деловито спросил: — Так слушаю тебя, Леонард Кузьмич. Давай.
— Что давай?
— Говори, что там у тебя да как.
— Да по-прежнему на Варьке женат, сын в институ…
— Поступать должен?
— Поступил. Арабский учит, ох, и трудно ему, одно слово «верблюд», говорит, четыре тысячи синонимов имеет!
— С учебниками, что ли, туго?
— Да нет, все есть.
— От картошки освободить?
— Уже вернулся.
— Может, сумку фирменную хочет, чтоб все упали? Есть у меня такая, японская — «Спортклуб, путешествия, приключения», в клеточку, а?
— Да нет, есть у него сумка!
— Тогда, может, сессию завалил? Может, похлопотать надо?
— Спасибо… Тройка, правда, есть, но мы исправим.
— Так… — Федька помолчал и, как мне показалось, удивленно спросил: — Ну так что ты?
— Как что? — не понял я.
— Не может быть, чтобы тебе ничего не было надо!
— Да нет, ничего не надо! — радостно сказал я. — Все у меня есть. Тьфу, тьфу, тьфу, конечно! Очень рад был тебя слышать. Никуда не уезжаешь?
